Сергей Волков - Слуги Карающего Огня

С каким бы удовольствием, во славу Руя, нырнул Луня под каменную секиру самого могучего грема, и вогнал бы Красный меч в горло врагу, отмстив за мать! Вогнал бы… коли Влес бы пожелал. Но пока пути Луни и рыжих гремов не пересекались, а как там будет дальше, один Род ведает.

К вечеру высокие холмы остались далеко позади. Снова до темноты торопили странники арпаков, и лишь когда вызвездило, разбили стан, поели и улеглись.

Ночь прошла спокойно, а под утро ветер нагнал туч, и костер пришлось разводить под нудным, мелким, моросящим дождем. Луня мучался-мучался – путных дров в этом безлесном месте не было, а стебли сухого бурьяна быстро напитались влагой и гасли, но вот проснулся Шык, присел, посмеиваясь, возле отчаявшегося уже Луни, дернул себя за бороду, простер над сухостоем узловаты пальцы, прошептал что-то – и из-под ладоней потянуло дымком, а потом и пламя показалось.

Луня смотрел на волхва, открыв рот, а Шык только хмыкнул и пообещал научить Луню наговору на огонь.

От дождя одежа быстро промокла, и Луня чувствовал себя, словно кошка, рыбалящая в ручье: и мокро, и противно, и уйти нельзя. Ладно хоть, дождик теплый, летний, Тряса ни прилипнет…

К полудню, когда они подъехали к чахлой придорожной роще, дождик перестал, небо прояснилось, Луня обсох и на привале с удовольствием развел костер безо всяких чар, обычным способом – кресало, трут, немного умения – и вот уже Зничев цвет весело пожирает нарубленные топориком ветви.

Поели, напились взвару, малость отдохнули. Луня, насторожив лук, убрел на дальний конец рощи, и подстрелил жирную луговую куропатку – в ужин будет на столе дичинка, похлебку можно сварганить, хорошо!

Волхв похвалил охотника, подождал, пока Луня выпотрошил птицу, приторочил ее к седлу, и махнул рукой:

– Поспешим давай, до темна Поворот надо проехать! Там, на Повороте, корья могут засаду поставить, на это они мастера, ну да ты не боись, на нас они не сунуться, им конных не догнать, не одолеть. Лук, однако, готовь – мало ли как обернется. Ну, поехали!

Луня вскочил в седло и поспешил следом за волхвом. От него не укрылась та перемена, что произошла с Шыком за последние несколько дней. В городище все знали волхва, как не шибко ласкового, ворчливого даже старца, мудрого, умелого, но замкнутого и не разговорчивого.

Теперь же Шык словно сбросил десяток зим. Разгладились морщины, распрямилась спина, по-юношески задорно заблестели глаза. Луне даже стало казаться, что волхву несладко было там, дома, в городище, и только в дороге он стал по настоящему счастливым…

Вчера, когда они съехали с высоких холмов, голубая цепочка пиков Ледяного хребта растяла в дальней дымке, но теперь уже и с самого Хода стали видны неясные контуры горных вершин.

Каждый шаг коней, каждое мгновение все дальше и дальше отделяло Луню от дома, и постепенно он начал подпадать под великое очарование Дороги, новые, неизведанные прежде чувства пробуждались в душе, а голова, напротив, делалсь ясной и чистой. Неспешно текли мысли, не мелкие, не суетные, как прежде, а какие-то удивительно яркие, чистые и, чем Влес не шутит, может быть, даже мудрые! Вон Шык, его за мудреца-то признали только после того, как он молодым совсем мужем к арам сходил. Чать, и Луню после странствий уважать начнут, «журавелем» обзывать перестанут…

Так думал Луня, а глаза уже привычно обшаривали местность вокруг – вдруг что-то интересное, важное углядеть удастся!

Слева, от заката, стали подступать к дороге леса. Северные Бугры оставались позади, холмы вокруг нижали, а рощи и перелески становились все гуще, появились первые ели, но чужие, не родские. Дома ель зелена темной хвоей, строга и величава, а здешние были какими-то корявыми, с просинью, и выглядили зловеще.

Вскоре впереди раскинулась плесами широкая река. Ход свернул и долго вел путников вдоль берега, пока не привел к броду, довольно глубокому, коням по грудь, так что припасы пришлось перевозить в два захода, держа в руках над водой.

Река эта звалась у родов Бурей, за коварный нрав, за обилие омутов, над которыми вдруг, ни с того, ни с сего начинали ходить высокие волны, словно и впрямь разыгралась на реке буря. Текла река Буря с Северных Бугров на закат, к Соленому морю, в земли неведомых Луне чудей.

Шык всю дорогу рассказывал про окрестные земли, и так Луня узнал, что чуди живут вдоль Соленой воды в глухих болотистых лесах, живут дико, чужеземцем чураются, металла не знают, но умеют ворожить, строить дома, носят одежды из шкур, рыбьих кож и луба, чтут Мать-Сыру-Землю Мокошь, а в родах у них всем заправляют бабы.

Луня, конечно, поинтересовался, как у чудей с воийским умением, но когда услышал, что лесовики-болотники ратится не любят, и от врагов убегают, скрываясь в своих дремучих лесах, сразу потерял к ним всякий интерес. Что это за люди, которые за себя постоять не могут, и как Яр только таким светит! А вот Уд от них точно отвернулся, силы мужицкой лишил, потому и бабы там верховодят.

Рассказывал волхв и про корью. Эти жили тут, уже совсем недалеко, и с ними ухо надо было держать востро. Шык обстоятельно растолковывал ученику:

– Дома свои корья ставят на столбах по берегам рек. Молятся они богу Паку, видом страшному, ящеру с пастью зубастой, из тех, что в воде живут. Искусны корья в строительстве челнов, долбят их из стволов дуба, на борта дощатые насады делают и плавают по рекам по всей земле своей немалой, и в Соленое море выходят.

Едят, само собой, рыбу, охотятся, сеют какие-то травы да коренья, но жита не знают, добывают самородную медь, но не плавят, а куют ее холодной, потому у корьи воинская справа пострашнее гремской будет.

Волхвы у корья сильны, могут и лихоманку наслать, и ледяным дыханием заморозить. Для волховства берут грибы, дурные травы, варят в котлах, пьют сами, и воям своим пить дают, от того вои страх теряют и нагие, с медными дубинами, напролом прут и в ратной ярости ни своих, ни чужих не разбирают.

Но это редко, когда на корью гремы или влоты, их северные соседи, нападают. Сами корья тоже в набеги ходят, но тут действуют иначе. В ходу у них костяные жала, остроги, с которыми рыбу промышляют. Мажут корья остроги вредными ядами, и у каждого яда своя сила. Одни дух из человека напрочь вышибают, и лежит такой человек ни жив, ни мертв, и может так лежать вечно.

Другие разума лишают, память мутят, род-племя свое забыть заставляют, с таким человеком что хочешь, сделать можно. Скажешь ему слово – и он пойдет за тобой, ровно козел на веревочке…

А третьи, самые страшные, движения человека лишают. Не навсегда, на время. А за это время корья успевают повязать человека, в полон уволочь и на себя работать заставить. И не человек получается уже это, а раб!