Алёна Харитонова - Наследники Скорби

– Видать, торопился. – Лесана почувствовала, как горло сжалось от тоски.

Смертельно захотелось увидеть хоть Велеша, хоть кого другого из былых соучеников. Только бы не эти рожи. Кого угодно из Цитадели, кто примет в ней равную, а не девку, ряженную к собственному бесчестью парнем.

Сельчане неторопливо ели, разговоры тянулись своим чередом. Вот только Лесане беседовать здесь было не с кем и не о чем. Мужики чурались с ней говорить, опасались в лужу перед девкой сесть. Мать неловко краснела и тоже, по всему, боялась, что дочь подойдет и встрянет в беседу старших. Подружки… те все мужние уже, кто на сносях, кто ребятенка на руках тетешкает. О чем с ними говорить? Они ей про болячки детские, про труды домашние, а она им про что? И почему она, глупая, думала, будто ничто не поменяется, будто вернется она в деревню, и все будет по-прежнему? Нет. Не будет.

Заставила Неруна празднество собрать, думала отцу-матери честь тем оказать, пусть сельчане глядят теперь с уважением, окружат почетом. А вышло все иначе. Вроде и в чести родителям не отказывают, да только на этакую дочь глядя, глаза стыдливо отводят.

От острой досады захотелось встать и уйти. Сей же миг! Но куда и как уйдешь с пира, в твою же честь по твоему же требованию собранного… Сиди, дурища. Гляди и на ус мотай: прежде, чем делать, думать надо.

– А скажи, Лесанка, чего это вы, колдуны, такие деньжищи с нас дерете? – Пьяный голос осмелевшего Мируты вырвал девушку из тоскливых дум.

– Я не колдун, я вой, – сухо ответила она. – Но, соберись ты обозом, еще больше возьму.

– Это за что же? – Мужчина подался вперед, устремив на нее взгляд помутневших глаз.

– За жизнь, – просто ответила обережница и так посмотрела на неудавшегося жениха, что тот сел обратно на лавку.

Но от этой его выходки на душе у девушки стало пасмурно. Вспомнила о том, как накануне сама, своими руками обескровила Цитадель. Затворила брату жилу, пожалела. Даже не столько его, сколько отца с матерью. Пусть им в старости подмога будет. Девки-то известно – из дома как птицы вылетят, а парень – никогда. Будет родителям опора в дряхлости. Жену приведет, детей народят. Не прервется род Остриков.

– Да ты хоть силу нам свою явить можешь? – Мирута никак не желал уняться. – За кою деньги дерете? А?

Кто его за язык дернул, сын кузнеца сказать не мог. Просто со вчерашнего дня как прознал, что неудавшаяся невеста вернулась в деревню, не находил себе места. Маятно сделалось. Вроде как и не виноват перед ней ни в чем, а отчего-то совестно.

Вечером, пока не стемнело, хотел идти на двор к Юрдону, повиниться, да жена не пустила. Завыла глупая баба, упала в ноги. Всех переполошила, дура. Так и не сходил. Сегодня же, едва увидел Лесанку, обмер. Хвала Хранителям, что не сговорил в свое время. Как с такой жить-то? Срамота одна.

С пьяных глаз забыл он, что не берут креффы сговоренных в Цитадель.

А теперь вот грызла сердце глухая злоба, что забылась Лесана свет Юрдоновна. Зазналась. Ранее-то на деревне ее род чуть не самый захудалый был, ныне ж так себя поставила, будто все ей в пояс кланяться должны. Поперед старосты почтение оказывать. Да и сама на бывшего жениха не посмотрела даже, словно и не миловались прежде. Нешто забыла все? Так ничего, он ей напомнит… Девка – она девка и есть, хоть с косой, хоть без. В портки или рубаху одетая – все одно: бабой родилась, бабой помрет.

– Ну, так… – постучал он чаркой по столу, – явишь силу? Аль нет?

– Я тебе не скоморох ярморочный, – отрубила Лесана.

– Ты иди, сынок, охолонись. Давай вон Ольху позову, пусть тебя проводит, – засуетилась мать, до смерти перепугавшаяся, как бы обережница не разозлилась и не наложила на пьяного дурня виру.

– Нет, пусть докажет, что она вой знатный, – пьяно набычился Мирута. – За что деньги-то ей платить?

Во хмелю он вовсе позабыл о том, что Лесана с него денег не требовала, что обозы он не собирает и защищать его она не просится.

– Не позорься, иди проспись! – с места поднялся Нерун. – Я грамоту видел.

«Пьяный проспится, дурак – никогда», – подумала про себя насельница Цитадели, но промолчала.

Зря.

– И что в грамоте той сказано? – продолжил яриться ее бывший жених. – Парень она иль девка? А то не разобрать. Забирали вроде девку с косой, а вернули парня стриженого.

Мирута закусил удила, и теперь его несло во все стороны разом.

Сельчане ахнули, испуганно переглядываясь. Лесана же молча встала, подошла к кузнецову сыну, поглядела в его налитые яростью глаза и громко с расстановкой сказала:

– Я тебе не парень и не девка. Я – ратоборец. Проверить ежели хочешь, попробуй, выйди против меня. Тогда, может, и поймешь, за что деньги нам платят.

Сказав так, девушка повернулась к замершему старосте:

– Мира в дому, Нерун. За хлеб-соль спасибо.

И пошла прочь со двора.

У ворот наперерез гостье бросилась брюхатая баба.

– Родненькая, не губи, прости его дурака, он не со зла. Брага это в нем говорит. – В подбежавшей молодухе дочь Юрдона с трудом признала подругу.

– Уймись, Ольха. Не трону я его. Но, как проспится, скажи: узнаю, что меня славит – язык вырву.

Сказала как ударила. И, больше ни на кого не глядя, вышла за ворота.

Далеко уйти не успела, услышала позади топот ног. Обернулась и лицом в живот ей тут же влетел Русай. Крепко обнял сестру и, запрокинув голову, блестя злыми слезами в глазах, выпалил:

– Вырасту – ноги переломаю гаду!

Девушка усмехнулась:

– Если нужда будет, я и сама переломаю. А ты что не остался?

– Да ну их, – шмыгнул паренек носом, – мать плачет, отец сердится, а Елька со Стешкой на посиделки улизнуть хотят. Чего я там не видал?

Лесана с тоской вспомнила про посиделки, на которые ее уже никогда не позовут. Кому нужна там девка, в парня ряженная, да еще и иного парня ловчее? При такой удаль молодецкую являть – только позориться, мигом за пояс заткнет. Да и ей что делать там? Хоровод вести в портах? Или прясть в уголке, надеясь, что заметит рукодельницу какой красавец, выманит в сени целоваться? Да и нужны они ей – целоваться с ними?

А сестрам – стыда не оберешься. И так, поди, все глаза выколют, вспоминая старшую. Еще и сватов засылать побоятся – в этакий-то дом, где девка-парень уродилась… Мать вон и так не знала, куда глаза прятать. Отец чуть под землю не провалился. А у них Стояна на выданье. Не приведи Хранители, старшая сестра младшей судьбу сломает…

Эх, не ко двору пришлась выученица Цитадели. Прав был Клесх, когда говорил, что нет у обережника ни семьи, ни родни. Ломоть он отрезанный. Везде чужой.

Лесана шла, а по щекам медленно катились слезы. В родной веси родные же люди ее стыдились. Ее – бескосую, тощую, одетую в черное мужское облачение, с грозным оружием у пояса. Стыдились и боялись, что невольно навредит. Хотелось в голос закричать от такой несправедливости, но молчать приходилось. Знамо дело, правы и отец и мать. По-своему правы. Она, Лесана, уедет, а им в этой деревне жить год, и другой, и третий, внуков растить. А какие внуки, если за спиной шептаться будут постоянно?