Элли Флорес - Энкантадо

Хижина на сваях кажется пустой, но это лишь видимость. На самом деле Джофре давно уже сидит за прикрытыми ставнями и разглядывает меня и мои пожитки. Бьюсь об заклад, в нем сейчас борются противоположные желания – стремление вытолкать меня отсюда пинками и тяга к человеческому общению.

Я прикладываю руки ко рту и громко зову:

– Джофре! Э-эй! Где ты, отшельник? Я вернулась!

Я прямо чувствую, как старый угрюмец пыхтит там, за ставнями, пытаясь придумать благовидный предлог, чтобы выпроводить меня восвояси. Не придется ли переживать такую же войну, как прошлым летом, когда я впервые приехала сюда? Если да, это поможет мне отвлечься от мыслей о Кристобале.

…о, будь оно все неладно. Даже в мыслях нельзя, нельзя мне произносить его имя. Там, где был свет, теперь только темнота, запах его смазанных какой-то блестящей гадостью волос, нарумяненные щеки, плотно сомкнутые тонкие губы, судорожные всхлипы его многочисленных братьев, сестер, дядюшек, тетушек, и я – сидящая на задней скамье в старинной душной церквушке, и мерный речитатив одетого в лиловую сутану священника… Темнота, ничего, кроме темноты.

И мой последний поцелуй, остывающий на его ледяном лбу.

Дверь хижины распахивается, старик спускается по грубо сколоченной лестнице, подходит. Он без шляпы, потемневшая от пота майка сползла с одного плеча, на левой брючине полосы подсохшей крови. Цепкие серые глаза ощупывают меня с ног до головы.

– А, это ты. Явилась.

Я крепко жму вроде бы нехотя протянутую навстречу широкую сухую ладонь и киваю на вещи:

– Как обещала. Поможешь?

Он хмыкает, легко вскидывает на плечо здоровенный ящик с бутылками питьевой воды и идет обратно. Бросает через плечо:

– Сумку свою тащи в дом сама. Не надорвешься.

Я так и делаю.

Свист Мамиты прерывает мою дремоту. Малыш Тонто радостно толкает меня носом в бок, я отвешиваю ему легкого пинка и здороваюсь с его родительницей.

«Рада, Молодой»

«И я рад, Мамита. Ты кормила его?»

«Да. Можем отправляться на охоту. В реке появились новорожденные черепахи»

Я издаю возбужденный свист и хлопаю грудными плавниками. Мамита выразительно прищелкивает и делает пируэт.

«Самая вкусная еда. Вкуснее только пираньи, но сейчас не их время. Так, Мамита?»

«Так, Молодой. Идем, это недалеко от перекрестка»

Мы выплываем из пещерки, жмурясь и отворачиваясь от косых, жгучих солнечных лучей. Мамита оборачивается и велит Тонто остаться в убежище. Он капризничает, бодает ее хвост, возмущенно свистит и хнычет. Она мгновенно принимает позу строгого запрета, и малыш возвращается.

Она плывет рядом, всплывает одновременно со мной, вдыхает, ныряет и уже под водой выразительно поводит головой.

«Я избаловала его. Наверное, я плохая мать…»

«Ты отличная мать, Мамита. Лучшая из всех, что я видел»

«Много ты матерей повидал на своем веку, Молодой»

И она стреляет в мою сторону такой яркой мыслеволной, что я захожусь в беззвучном свисте-смехе.

«Эй, хватит. Мне надо сосредоточиться. Кто загонщик сегодня?»

«Ты. Я буду хватать»

Мы следуем по протоке мимо островка, доплываем до перекрестка – места, где Великая Мать бросает в сторону приток-руку, видим плывущих вдоль берега маленьких черепах с зелеными, еще не затвердевшими панцирями. Мой рот наполняется слюной, я набираю запас воздуха, ныряю на большую глубину и разгоняюсь. Миг – и черепашата остались позади, еще миг – я мчусь к поверхности и выпрыгиваю из воды. Они пищат и бросаются в противоположную сторону… где уже поджидает голодная Мамита. Она изящно убивает их меньше чем за полминуты.

Пока она лакомится своей долей добычи, откусывая маленькие кусочки, я наспех проглатываю свою. Мамита косится на меня, но не делает обычных замечаний насчет дикости и невоспитанности. Вот и хорошо.

В конце концов, я не виноват, что никогда не жил в семье. Некому было учить меня манерам…

Попрошу Мамиту рассказать легенду Начала о битве Высоких и Низких богов. Может, это ее отвлечет.

Мы не воюем, а мирно ужинаем в большой комнате. Мотыльки бьются об оплетенную металлической сеткой керосинку, подвешенную к потолку, падают на пол, неуклюже ползают по выскобленным доскам. Похоже на Джофре. Сам может ходить в грязном неделю, но дом содержит в чистоте и порядке. Зачем? Ради Марии. Ради женщины, погибшей давным-давно у водопада Сороре.

Ее фотография висит на стене – старая, выцветшая, в рамке, украшенной кусочками халиотиса и мелким речным жемчугом. Под ней стоит столик, на котором пылает неугасимая свеча. Прошлым летом возле свечи стояло старое бронзовое распятие. Теперь его нет.

Джофре ловит мой взгляд и усмехается.

– Я его не убирал. Так уж случилось…

– Все нормально, Джофре. Это твой дом.

Он прожевывает кусок рыбы, стирает соус с губ куском лепешки и облизывает пальцы. В который уже раз я поражаюсь величине его рук. Руки, плечи, голова старика могли бы принадлежать библейскому исполину. Но ростом он не вышел. Все вместе смотрится странно… но ни в коем случае не смешно.

Даже не знаю, найдется ли в Бразоамерике человек, достаточно смелый для того, чтобы посмеяться над Черным Джофре.

– Я, правда, не убирал. Я его швырнул.

Его серые холодные глаза не мигают. В них ни искорки смеха.

– То есть как… швырнул?

– В паршивую акулу. Она вздумала охотиться прямо у меня перед носом. Гнала рыбу и шумела. Целый концерт. Я крепко выпил и был зол, как вся преисподня.

– И швырнул распятием в акулу, – я кладу вилку и нож и облизываюсь. – Ты страшный грешник, Черный. Мне придется усилить молитву за тебя.

– Усиль, девочка. На том свете мне понадобится пропасть молитв, чтобы добраться хотя бы до порога чистилища.

– Прекрати ругаться на ночь глядя. И вообще… неужели ничего другого не нашлось?

– Сказал же, пьян был. Купил хорошей кашасы, чистое «сердце».

Мы молча смотрим друг на друга. Я сдавленно фыркаю и утыкаюсь в ладони. Меня просто распирает изнутри.

Его твердые, перечеркнутые шрамом губы слегка растягиваются. Для Джофре это равнозначно нормальному человеческому смеху.

Вытерев слезы, я иду на кухню и залезаю в шкафчик со спиртным. Ни следа кашасы или рома. Ясно. У старика покаянный период, наступающий сразу после очередного запоя. Скорее всего, через пару недель шкаф будет полон. А пока придется довольствоваться своими запасами.