Анна Хан - У каждого свой путь в Харад

– Не успели, – свистящим шепотом выдохнула Леветина.

Муж и жена замерли, глядя друг на друга. Оба в длинных домотканых рубахах. Всклоченные. К крутым бедрам Левитины прижимались фигурки закутанных наспех близнецов. Старший сын, долгожданный первенец, стоит чуть поодаль. Смотрит исподлобья. Он дорос Выху уже до плеча. Он не напуган, как остальные. Скорее зол. Подняли посреди ночи, опять куда-то бежать…

Вывести детей из дому они так и не успели. В проем закрываемой двери Вых успел заметить, как распахивались, жалобно всхлипнув, под чьим-то натиском створы ворот.

Вых сунул младшего Леветине в руки:

– В подпол! Быстро! В подпол! Ховай их!

По двору рассыпалась дробь перестука копыт.

– Открывай!

Вых отпрыгнул от двери:

– Да что ж вы копаетесь-то!

– Я больше ни в одну лазейку без тебя не полезу, – мрачно и безапелляционно заявил старший сын. – Я выходы из них плохо чую.

– Открывай! – Дверь содрогнулась от ударов. Стучали громко и, вероятно, ногой.

Вых прикрыл глаза. Петли долго не продержатся…

Леветина отвесила старшему подзатыльник.

– Еще как полезешь! Поспорь еще! Ишь ты! – Леветина знала об используемых мужем лазейках только то, что они существуют. Однако это было намного больше, чем знали все остальные.

– Да тесная та лазейка! И выходит не пойми где! – Старший сжал от обиды кулачки и зло блеснул глазами, полными слез, на мать. – Не знаешь ты, вот и не говори!

– Вот и ладно. Не пойми где – это подальше отсюда, что и хорошо! – Леветина с невероятной быстротой навертела на его шею и голову кушак и подтолкнула в нужном направлении. – Лезь, я тебе сказала!

– Не полезу, – уперся ребенок. Он поднял взгляд. – Тесная она, говорю. Вы там с папкой точно не пройдете. Я еле пролезаю, в прошлый раз все колени ободрал.

Леветина крепко взяла его за плечи и встряхнула.

– А маленьких кто выведет? – Она кивнула в сторону крышки открытого погреба. Оттуда доносилось отчетливое сопение нескольких маленьких носов. Кто-то изо всех сил старался не заплакать. – Лезь, говорю!

Почти столкнув сына в подпол, она опустила крышку.

– Мам, мы не хотим без тебя уходить! – Маленькие ручки затарабанили по ней с внутренней стороны.

– Цыц! Цыц, я сказала! – Леветина шлепнула ладонью по доскам и зашипела в пол: – Сейчас спущусь, уши всем поотрываю! В лазейку – и быстро-быстро уходите!

Леветина чуть посидела, прислушиваясь к шороху под полом, потом поднялась с колен и схватилась за стоявший у стены сундук.

– Ну что ты стоишь-то как каменный? Помоги сдвинуть!

От тщедушного Выха было мало пользы. Вдобавок у него тряслись руки. Но кое-как они дотолкали неподъемный сундук до двери и подперли ее. Леветина села на сундук сверху и, раскачиваясь, затянула вполголоса, перемежая причитаниями, то ли песню, то ли молитву.

– Открывай, говорю! – Факелы маячили за досками ставней. – Открывай! А то спалю все на хрен!

Вых вместо того, чтобы испугаться, подумал, что голос очень молодой. Звонкий такой, молодой женский голос.

– Ой, как страшно, божечки мои, ой как страшно… – эхом вторил ему Леветинин полушепот.

«Может, это мне все-таки просто снится? Передышал давеча болотных испарений, сопровождая купеческий обоз, что в Княжград путь держал, вот теперь кошмары и мучают? Хорошо, если б так и было…»

Вых не отрываясь смотрел на жену. За ее спиной сквозь щели дверных досок пробивались лучики от дрожащего света факелов.

– Поторопись, поторопись, хозяин. – Тяжелыми шагами говоривший мерял Выхову горницу из конца в конец. – Время. Время – оно-то жжет.

Леветина, кутаясь в платок, стояла, привалившись к косяку входной двери. Ее взгляд затравленно скользил по незнакомцам, пришедшим за ее мужем, а губы неслышно и безостановочно складывались в слова. Изредка прорывающиеся истерическим тихим шепотом, так что их можно было разобрать:

– Страшно-то как… куда ж на ночь глядя… что же будет… Господи, господи…

За плечом Леветины виднелась стоявшая за воротами подвода и хвостатый зад впряженной в нее лошади. Лошадь время от времени переступала задними ногами и обмахивалась хвостом. Собственно, как и положено лошади. И, пожалуй, только в этом не было ничего удивительного.

Все остальное было из ряда вон. Но самым удивительным было то, что на месте возничего сидел местный деревенский парень. Косой Аурис из крайней у леса хаты. И подвода, и лошадь, в нее впряженная, тоже были деревенскими. Вых их сразу узнал. Жалел только, что не может прямо сейчас подойти к Аурису этому и прицельно в его косой глаз плюнуть. Ничего, это успеется. Ему, Выху, только бы эту ночь пережить. А там он сквитается с теми, кто на него эту банду натравил. Вернее, с тем, кто его этой банде выдал.

«Это ж надо – выдать чужакам дом лесного человека! Запамятовали, что ли, что проводник единственный на всю округу остался?»

Того, кто лежал на подводе, отсюда не было видно. Но по короткому отрывистому рассказу ходившего туда-сюда как маятник незнакомца Вых знал, что там лежит раненый. Он не кричал, не стонал, не шевелился. Одним словом, живым совсем не казался. И от этого вся ситуация выглядела еще более страшной.

«Страшно-то оно, конечно, страшно, – думал Вых, заматывая вокруг лодыжек ленты от лаптей. – Но оставлять эту толпень в доме до утра еще страшней… Да и не остались бы они. Добром-то… Точно не остались…»

Прямо рассматривать пришельцев он не решался, поэтому бросал на них искоса быстрые взгляды. Словно по их внешности было возможно угадать знаки уготованной ему самому судьбы. Четверо мужчин и женщина. Двое – высоченные, здоровенные, с толстыми шеями и предплечьями. Ростом и фигурой схожи как братья, а по возрасту один другому скорее в отцы годился.

«Но не родня они, все ж не родня… Слишком разномастны…»

Тот, что постарше, безостановочно расхаживает по горнице. Курчавый, черноволосый. Вожак, что ли, их? Слушают они его… Борода блестящая, окладистая, глаза как антрацит. Второй полная противоположность ему – светлый, белесый, волосы льняные, лицо гладкое, а кожа такая белая, что казалось, светится в темноте. Осанка жесткая, горделивая, как у князя. И посматривает на него, на Выха, брезгливо, как на таракана какого. Раздавленного. Глаза холодные, как будто перевернутые. И имя странное, чужое, холодное, под стать глазам – Ольм.

Третий – смуглый, маленький, ростом, верно, лишь на полголовы выше Выха, но в плечах мощнее его – не сравнить. Молчит все время. Только глазами черными зыркает по сторонам. И постукивает время от времени по голенищу плетью. Нетерпеливо.

А последний… На него Вых смотреть боялся даже искоса. Плащ на манер монастырского был тому виной или то, что незнакомец поворачивался на каждое движение Выховой головы?