Дмитрий Емец - Седло для дракона

Обходя березу, чтобы найти место, куда ударить, Меркурий случайно взглянул вверх. Черная толстая ветка березы была отставлена далеко от ствола и тоже обломлена. В месте облома ветка утолщалась, и с этого утолщения, как с открытой плоской ладони, вверх взмывала прямым стволом молоденькая, свежая, кудрявая березка, точно приподнявшаяся на цыпочки от избытка сил. Ствол у нее был совершенно белый, без единого пятнышка, очертания стремительные, листва зеленая до одури, до неестественности какой-то. Это выглядело так, словно замшелый великан держал на ладони молодую красавицу. Но эта красавица была не сама по себе – она была частью великана! Сердцем его надежды.

Занесенная рука Меркурия опустилась. Он понял, что, если ударит, нижняя часть ствола исчезнет во вспышке пнуфа и юная березка, оставшаяся без опоры, погибнет. Меркурий стал озираться, ища другое дерево, но вдруг застыл, глядя на великана и красавицу. Долго, очень долго стоял он так, а после разжал ладонь, позволив колючему шарику выкатиться в сумку.

– Что ж. Живем. Дальше, – сказал он вслух самому себе и, повернувшись, быстро пошел к ШНыру. Дорогой он еще один раз, не удержавшись, оглянулся, но молоденькая березка с этой точки была уже незаметна: лишь старый, мертвый и черный ствол торчал на пригорке. Однако Меркурию достаточно было и мысли о том, что она там есть.

Давно забытым школьным воспоминанием всплыл у него старый дуб Андрея Болконского, и он почувствовал, что это березка стала для него, как и для князя, таким же возрождающим дубом.

«Вот они. Деревья!» – подумал он и впервые за многие дни не усмехнулся уже, а улыбнулся.

Сашка и Рина дошли до серого корпуса бывшего игольного завода и свернули к писательской четырехэтажке. В подъезде пахло подгоревшим молоком. На подоконнике между первым и вторым этажами сидела крупная дама в хемингуэевском свитере и курила трубку.

– О друже! У меня уже все сроки горят! – с укором воскликнула она, устремляясь к ослику и своим лбом утыкаясь ему в лоб.

Где-то с минуту они так простояли, бодаясь. То ослик продвигался немного вперед по ступенькам, то дама сталкивала его вниз, тоже на ступеньку или две, продолжая непрерывно дымить трубкой. Рина боялась даже представить, сколько вдохновения можно получить от ослика за минуту. Хватит на роман-трилогию, не меньше.

Наконец дама оставила Фантома в покое и поправила прическу.

– Загляните ко мне на обратном пути! – велела она. – Я дам вам мешок картошки! Правда, картошка неудачная, проросшая. Но ведь ее можно и посадить, не так ли? Еще у меня наличествует суп, позавчерашний, но крайне вкусный! Я перелью его в трехлитровую банку!

Рина поблагодарила. В ШНыре все пригодится, даже и проросшая картошка. А суп съест Гавр. Дама отодвинулась, пропуская их.

– Ах да! К Папавазяну только не заходите! А если зайдете, то ослика давайте ему гладить только через тряпочку! Ему неразбавленное вдохновение нельзя употреблять. Он всю ночь потом с кинжалом бегает!.. Приходится мне выходить и его утихомиривать! У меня его кинжалов уже полная коробка! – сказала она, выдыхая большой клуб дыма.

Рина не знала, кто такой Папавазян.

– Психолог-писатель. То есть он и пишет, и одновременно психует. Южный темперамент! – объяснила дама.

Собирая творческую дань, Рина с Сашкой заглянули еще в несколько квартир. Ослика трогали, гладили, целовали. Рыжий драматург даже ухитрился выдернуть из его лохматого бока некоторое количество шерсти и заявил, что спрячет ее в подушку.

– Сны после этого – как киноленты! Еще бы изобрести способ их записывать – и всю жизнь можно проводить в спячке! – поведал он.

На втором этаже навстречу ослику выпорхнули четыре сценаристки, ласковые, круглые, бодрые, похожие на прыгающие разноцветные мячики. Послышались охи, ахи, посыпались морковки. В рот ослику запрыгали половинки разрезанных яблок. В ответ крылатый ослик щедро просыпал в сценаристские головы полицейский боевик, один молодежный сериал, одну мелодраму и небольшую, серий в восемь, семейную сагу для пенсионеров.

Сценаристки не скупились. Их сердца были распахнуты так же щедро, как и дверцы их холодильника. Рине – «просто для тебя лично! не для всех!» – вручили бутерброд с огромной, пышущей жаром котлетой, на котором одна из сценаристок кетчупом нарисовала смайлик, а вместо ушей пристроила к смайлику два кусочка огурца. Сашке дали такую же котлету, только без украшений. Сашка мгновенно проглотил ее и стал смотреть, как Рина мусолит свой котлетоброд, стесняясь отъесть у человечка уши.

– Неправильно ты ешь! Смотри, как надо! – сказал он.

И с ушами тут же было покончено.

– Больше не показывай! Я уже поняла! – торопливо сказала Рина, пряча котлетоброд за спину.

А сценаристки уже прыгали вокруг Сашки. Его рюкзак быстро наполнялся продуктами. Рюкзак Рины от него не отставал. Дальше урожайность несколько снизилась. На третьем этаже из квартиры слева высунулся мнительный старичок-детективщик, вечно опасавшийся, что у него похитят рукопись, и отправлявший ее в издательство не иначе как в сопровождении нотариуса. Вот и сейчас он открыл дверь не полностью, а на цепочку, и через цепочку же просунул тонкую, похожую на пинцет руку с батоном нарезного белого. Молча вручил Сашке батон, молча потрепал ослика между ушей и опять закрылся на засов.

Едва засов щелкнул, дверь напротив широко распахнулась, и появился долговязый, атлетического сложения мужчина с маленькой, как набалдашник трости, головой. Поскреб ослика Фантома ногтем правой руки, сунул Рине банку ананасовых кружочков и удалился, снисходительно покачивая головой и точно кивая кому-то невидимому, желающему завязать с ним знакомство.

– А почему только пальцем? – спросил Сашка шепотом.

– Роман Карболкин, критик… пишет заметки в двадцать строк для популярных изданий! Ему сильно много вдохновения не надо! – объяснила Рина, слышавшая о нем от Вовчика.

Фантом уже трюхал по лестнице на следующий этаж, где жили могучий прозаик Иванов, борода которого плавно перетекала в растительность на шее, а та, в свою очередь, в растительность на груди, и пухленький поэт Лохмушкин, он же «обнаженный нерв эпохи», как дразнил его приятель.