Дмитрий Миконов - Отмеченный сигилом

«Что же ты раньше не сказала?!» – упрекнул знахарку десятник, хотя, по совести, следовало начать с себя. Кто еще виноват в том, что он изначально не проверил все помещение церкви?

Соблюдая осторожность, джарах вытащил стилет и прокрался в сторону алтаря, на всякий случай стараясь не приближаться к телам, источающим сильный запах крови. Прожитый опыт подсказывал, что следовало поскорее убираться отсюда. Свежая человечина или восстанет, или привлечет сущности Шуйтара. Все это лишь вопрос времени.

Марта оказалась права – за дощатой перегородкой, покрытой листами с выписками из церковных трактатов, на спине, запрокинув голову, лежал бритоголовый старик. Рукава серой робы оказались закатаны по локоть, выставляя напоказ худые татуированные предплечья. Окровавленные пальцы его левой руки елозили по уходящему в грудь обломку меча. Сил на то, чтобы вытащить забирающую жизнь железяку, у старика, по всей видимости, не осталось.

Монах Собора Воритара! Многоглазый Невзра, властитель ночного неба, сегодня просто осыпал Тарка невероятными встречами!

Служители Воритара, монахи белого пламени, или попросту серые монахи, являлись щитом Единой Церкви, прочно стоящим между ее паствой и сущностями Шуйтара. По крайней мере, так было в эпоху до Ритуала. Но после того, как в империю хлынули полчища разномастных тварей, деяния Собора стали казаться слишком незначительными. Даже более того: творимое монахами Воритара в отдельных поселениях в последнее время вызывало у десятника множество вопросов.

Джарах мог утверждать это уверенно. Находясь на службе у негоцианта Фекта, владыки каравана, ему довелось побывать в различных кордских провинциях. И он собственными глазами видел, как серые монахи, ведя беспощадную войну с тварями, отступали от принципов, заложенных в основу существования Собора Воритара.

Он видел, как огневик в составе длани Собора сжег женскую половину хутора одним взмахом руки лишь за то, что одну из местных заподозрили в ворожбе. Лицезрел вереницы подвешенных за шею людей, с печатями на всю спину, которые факельщики Собора выжигали каленым железом еще при жизни. Видел детей, которых забирали у матерей, чтобы увести на север, к Мерцающему морю, и воспитать как послушников патриарха Есиды…

Бритоголовый старик беззвучно открывал рот и пытался сосредоточить на десятнике мутный взгляд водянистых глаз. Торчащее в грудине лезвие мешало ему сделать достаточный вдох, оттого натянутые на шее старика жилы сотрясала мелкая дрожь, а с уголков рта сочилась окрашенная кровью слюна.

Прикинув длину лезвия, джарах засомневался, что его удастся извлечь без гибельного исхода для монаха. Тогда он мысленно обратился к Марте:

«Что-то можно сделать?»

«Нужно услышать сердце. Освободите ему грудь, господин, и приложите руку по центру».

Перехватив стилет левой рукой, Лаен склонился над умирающим и попытался растянуть в стороны пропитанные кровью края серого одеяния. Старик запрокинул голову и зашелся на выдохе стоном – кровь успела прикипеть к ране. Он уже явно находился пред вратами чертога Воритора, и десятник сомневался, что умение Марты сможет облегчить его страдания.

Внезапно правый бок Лаена пронзила вспышка боли, заставив в растерянности отпрянуть. Взглянув вниз, он увидел темную полоску небольшого охотничьего ножа, нагло торчащую из его плоти. Монах злобно бормотал проклятия, изо всех сил пытаясь протолкнуть ее глубже, но не хватало сил.

Упав на колено, Лаен крутанул запястьем – острие стилета пробило желтую, как у ящерицы, кожу под челюстью старика и глубоко вошло в мозг. Монах дернулся в последний раз и затих. Но даже смерть не ослабила его хватку – десятник с трудом смог разогнуть скрюченные агонией пальцы.

«Марта! Сделай что-нибудь!» – Скривившись от боли, Лаен обхватил пальцами скользкую от крови рукоять ножа и закусил губу, чтобы не застонать. Рана не казалась опасной, но была весьма неприятной и болезненной.

«Лезвие вошло неглубоко, важные органы не задеты. Я приму боль, господин! – Голос дочери Мальки прозвучал, на первый взгляд, невозмутимо. Странно, но десятнику в тот момент почудилось в нем нетерпеливое возбуждение. – Удалите клинок и накройте рану чем-нибудь чистым…»

Чем руководствовалась Марта – интересовало его в тот момент меньше всего. Закусив губу, десятник выудил из-за пазухи белую тряпицу платка, поминая добрым словом жену негоцианта Фекта госпожу Тавию, и резким движением извлек нож, застрявший в ране примерно на треть длины лезвия. Стиснув зубы, приложил тряпицу. Боль, поначалу сильная, быстро уходила, превращаясь в неестественный, но терпимый холод.

«Как ты это делаешь?» – чувствуя облегчение, поинтересовался десятник у целительницы.

«Не важно… – отозвалась та дрожащим голосом. – Теперь перевяжите рану».

Оторвав подол робы старика, Лаен соорудил импровизированную повязку. Его сознание стремительно накрывало щемящее чувство досады – так глупо попался, а еще джарах! Ему ли было не знать о фанатичности слуг Единой Церкви? Экий дуралей…

Но зачем проклятый старик так опрометчиво поступил? Почему не попросил помощи? Решение напрашивалось само собой: преодолеть инстинкт самосохранения могли лишь прирожденная глупость или обостренное чувство долга. На дурака же татуированный монах вовсе не походил.

Склонившись над мертвым телом, десятник с ловкостью столичного карманника ощупал робу мертвеца. Возникшая в голове догадка блестяще подтвердилась. Плотный и весьма объемистый конверт находился в специальной перевязи, используемой гонцами.

Поднеся бумагу к глазам, Лаен скривил губы в отвращении. Сургучная печать содержала оттиск печати канцелярии Собора, а краткий текст находившейся рядом с ним приписки гласил, что под страхом смерти запрещается чинить препятствия подателю сего.

Поколебавшись, Лаен все же решил забрать находку. Никому хуже он этим не сделает – еще немного, и либо кровь гонца, либо дождевая вода уничтожит бумагу. Все-таки любопытно, что там такого значимого, что монах не пожалел собственной жизни? Или он знал, что его, как важного гонца, будут искать, и до последнего надеялся, что конверт не попадет в чужие руки?

Лаен подумал, что пора уходить отсюда, а еще лучше – попробовать догнать караван еще до того момента, как он достигнет мануфактур. Будет просто здорово, если после всех этих событий удастся завалиться на топчан и расслабиться хотя бы на пару часов.

Оттерев кровь с лезвия стилета о робу мертвеца, Лаен вспомнил о данном самому себе обещании и подошел к иконостасу. Ему хотелось верить, что тело умершей Археи, где бы оно сейчас ни находилось, не станет приманкой, а впоследствии – пристанищем для какой-нибудь мерзкой сущности Шуйтара. Например, орущей по ночам скитницы, которую караванщики слышали некоторое время на пути из Хаска, но, к счастью, так и не увидели.