Народные сказки - Саамские сказки

Бабка не поверила, сама покатила.

Приехала. И правда, кто-то ходит в амбаре и пищит:

— Выд, куд, ямменай... ик; выд, куд, ямменай, выд, куд, ямменай... ик...

Бабка лаз к амбару приставила, влезла и дверь открыла, а там мышь ходит, толстая, жирная, с боку на по бок переваливается, живот лапками перебирает, вошек-блошек щелкает.

Поймает одну — на зубок... тэкк... Поймает другую — на зубок... тэкк, бросает от себя и говорит:

— Выд, куд, ямменай... ик; выд, куд, ямменай... ик; выд, куд, ямменай... ик.

Увидела мышь старуху, ножками затопала, зашипела, на бабку бросается.

— Выд, куд, ямменай... ик; выд, куд, ямменай... ик; выд, куд, ямменай... ик...

Бабушка не сробела, она мышь схватила, в рукавицу запихала, «сальный поясок» сняла и поехала домой.

Приехала, двери открыла и кинула мышку старику на колени.

— Смотри, вот твой страх!

Дед испугался — и дух вон. Бабке стало жалко старика, она заплакала и заревела так, что у ней печенка лопнула. Всё.

Жили старик со старухой. Старик был ленивый, любил покричать, а старушка была чистюлька, чистоту в доме любила.

И все-то старик полеживал да похрапывал, а дров нарубить: «спина болит», на охоту сходить: «погожу». Надо какое-нибудь дело справить — он не торопится: «поспеет», «не уйдет». Бабка, что надумает, тотчас делает.

Ну, вот так они и жили: бабка работает, старик полеживает. Жили, жили, да и поссорились.

А с чего началось? С мышей.

Бабка любила мышат подкармливать, а старик мышей боялся.

— От мышей,— кричит,— вред, а ты их кормишь, опи мне по плеши скачут, спать не дают, один мусор от нпх. Собак накорми, от собаки прок.

Старуха спорит:

— Мыши хороши, они крошки подбирают, они чистенькие, а собак сам корми. Убирайся со своими собаками! (Видно, вежа-то была бабкина.)

Тут старик раскричался:

— Это как это «убирайся»? Да как это так «сам корми»!

Старуха взяла да и выгнала его из вежи вон: пусть кричит на улице!

А дело-то было зимой!

Старик из дома выкатился, отудобел и закричал:

— Я и сам буду жить, я сам себе вежу построю.

Однако в лес сходить, бревна для вежи принести поленился.

Он построил себе вежу изо льда. Забрался в нее и сидит. Варить нечего, есть нечего. Холодно.

Он развел огонь и лег спать, тут же на голой земле. Огонь пылает, старик греется, а вежа понемногу тает и тает. Наконец вежа совсем растаяла и протекла под старика. Стало ему мокро и холодно. И вот остался он один под звездами, на морозе. Стал уже к земле примерзать.

Крепился, крепился, потом встал и пошел. Ну куда ему идти?

К своей бабке пошел.

Стучится в дверь.

— Пусти... пусти меня, серая мышка, это я, дай обогреться. Моя вежа совсем растопилась и водой утекла.

Старушка молчит. Он опять стук, стук, стук, просит:

— Дозволь, серая мышенька, мне только мизинчик отогреть: вовсе уж замерз мой мизинчик.

А старуха ему из вежи:

— Иди, иди, пенай [14] Собака. , пес с тобой... Просунь мизинчик в щелку двери, грей.

Старик просунул в дверь не мизинчик, а всю руку. Греет. Стало ему тепло, он и расхрабрился.

— Мизинчику тепло, руке тепло, животу тепло, а ноги холодные. Позволь мне спину обогреть.

— Войди немножко, пенай, пес с тобой, обогрей свою спину.

Старик в дверь втиснулся, у очага спину, руки греет, а ноги на морозе.

Сидит он, греется, а носом чует: уху варит старая!

«Ах,— думает,— надо поспеть к ухе».

— Ох, моя мышенька, не дай замерзнуть ногам... Можно ли погреться у огня и с ногами и с руками?

— Иди, иди, пенай, пес с тобою, грей свои ноги и руки, грей свою спину, не докучай. Мне, вишь, некогда: обедать надо.

А сама уже готовится к обеду. У ног своих низенький столик поставила, складной скатертью из бересты его покрыла. Деревянный поднос для вареной рыбы на стол поставила, тут же миску для ухи, риске, круглый хлебец пресного теста, порушила и вокруг миски разложила, а маленькую чашечку с салом и блюдце с красной икрой отодвинула на край стола.

На колени себе она положила чистое полотенце, на стол свою ложку, а ему-то ложки нет!

« Ох...— У старика даже дух захватило и язык припух.

«Что же дальше-то будет?» — думает про себя.

Старуха сидит, уху доваривает, старика не замечает.

Вот и уха поспела.

Старушка руки вымыла, передник грязный сняла — чистый надела. Куски рыбы на подносе разложила, уху в миску вылила.

Ложку в руки взяла. Хлебает уху и причмокивает, дует на горячую юшку.

Вареной рыбой по всей веже плывет, у старика дух занимает: ухи, ухи до смерти хочется хлебнуть.

Громко вздохнул старик, а она и глазом не моргнула. А как начала она щучью голову высмактывать, не утерпел старик:

— Ах, головка хороша!

Бабка молчит.

Старик терпел, терпел:

- Дай мизинчик в уху помакнуть.

— Макай, макай, пенай, пес с тобою.

Тут старик осмелел. Ухватил он кусок сига с хвостом и отправил в рот без оглядки. Там еще кусок щуки без хвоста подвернулся — и щука туда же.

Старушка откушала, что осталось подвинула своему старику, а сама сидит улыбается. Тот наелся и тоже сидит улыбается. Он поближе к бабушке подсел. Бабушка не отодвинулась, улыбается. Полотенце ему подала.

— Утрись.

Ну, вот и насытились они, и полотенца сложили, и посуду прибрали.

Сидят. Улыбаются.

Старуха не гонит. Старик не уходит.

Стал старик разговаривать. Старушка улыбнулась. Старик засмеялся...

...И повалились спать.

Старик со старухою жили-побивали. Однажды старик пошел на охоту. Его старый, драный-предранный печок давно уже стал розный, и ветер продувал его насквозь.

«Эх,— думает старик,— добыть бы мне диких оленей на новую одежу. В новом печке я бы из леса не выходил, добывал бы всякого зверя. Одного добыл и продал, другого добыл и продал... вот и был бы толк, настоящая была бы жизнь — золотой котел!»

И идет себе старик, идет все вперед и вперед, об охоте уже и думать позабыл. Мерещится ему и новый печок, и шкуры диких оленей, которые он продает, а потом покупает и старухе новый печок, и новую шаль, и новый топор, и новый дом строит, и новую гремяху покупает вместо этой кривули.

Вдруг впереди что-то блеснуло. Подошел поближе. Ох! Золотое платье лежит. Надел старик золотое платье на себя. Как жених стал. И отправился он домой. Надо показаться всем, пусть посмотрят, каков он есть.

Идет старик, даже под ноги не смотрит. Шел, шел и угодил прямо в ручей. Хотел перепрыгнуть, оступился и упал в воду. И потащило его водою вниз, по течению. Тащит и крутит его. Едва ухватился за прибрежные кусты. Схватился за ветки и выскочил из ручья. Осмотрелся, ручей журчит, ручей бежит, а он стоит голый. Его золотой одежи на нем как и не бывало. Он к ручью - одежи нет, лишь вдали мелькнула в струях, а потом и вовсе скрылась.