Народные сказки - Исландские сказки

Потом Хатла выходит и плывет через озеро Грайнаватн, к самой глубокой ее впадине — насколько она глубока никто не знает — которую с тех пор называют Впадиной Хатлы; она ныряет и отсутствует некоторое время. Потом она возвращается с целой охапкой свежих овощей и свежими побегами дягиля, которыми угощает гостей. Люди верят, что правда в том, что Хатла добыла этот дягиль из самой преисподней.

(перевод Einarr Einarsson)

Епископ Готтскаульк Жестокий был величайшим колдуном своей эпохи. Он снова овладел черной магией, которая не употреблялась со времен язычества, и написал книгу, которая называется «Красная кожа». Она была начертана золотыми буквами, и не было на свете книги прекраснее. Как и всякое колдовство, сказанное в ней было записано рунами. Епископ никому не давал эту книгу, и велел похоронить ее вместе с ним, и никому не передал свои знания. Поэтому он был чрезвычайно опасен: он мог затуманивать разум и мысли людей и заставлять их делать то, что ему вздумается.

Он договорился с соглядатаями, чтобы те выведали, едят ли люди мясо в пост; и вскоре вышло так, что никому не хотелось попадаться им на глаза. Однако от одного из соглядатаев проку было больше, чем от остальных, потому что епископ научил его колдовству и среди прочего — делаться невидимым; но он научил его далеко не всему, так чтобы в случае чего легко с ним справиться. Как-то раз в Великий пост этот соглядатай пришел на хутор одного крестьянина и лег у окна; на улице было совершенно темно, и соглядатаю показалось, что ему нет нужды делаться невидимым. Однако тот крестьянин был сообразительнее прочих: он увидел, что соглядатай пришел и лег у окна. Тогда он спросил свою жену, где тот жирный овечий бок, который они оставили во вторник перед Великим постом. Жена испугалась и спросила, зачем он ему. Он ответил, чтобы она не тревожилась об этом, и велел ей принести бок. Жена не посмела ослушаться и сделала, как ей было велено. Тогда крестьянин взял бок и сказал: «Какой хороший, жирный кусок!» Потом он взял острый нож, поднял бок и пронзил его насквозь. Свет горел тускло, и соглядатай подвинулся ближе к окну, чтобы получше разглядеть, что происходит в доме. Крестьянин стал неторопливо приближаться к окну. Он нес бок перед собой и рассматривал его со всех сторон, но так чтобы соглядатай не увидел ножа. Внезапно крестьянин повернулся к окну и ударил ножом, который был в мясе, так что тот глубоко вонзился в глаз незваному гостю, и сказал: «Отнеси этот кусок тому, кто тебя послал». Соглядатай громко закричал и упал вниз. Ему пришлось рассказать крестьянину всю правду, а потом он умер в страшных муках. Крестьянин сообщил об этом деле лагману Йоуну Сигмюндссону. Они вместе пришли к епископу, когда тот их не ждал — еще до того, как он узнал о судьбе своего человека. Хотя он и отрицал, что повинен в случившемся, он все же рассудил, что самым разумным будет заплатить крестьянину большую сумму денег, а лагман Йоун вынес решение о том, что человек, который был у окна, не имел никаких прав.

С тех пор епископу не оставалось ничего иного, кроме как запугивать крестьян и заставлять их платить ему, если он с помощью колдовства узнавал, что они не соблюдали пост, и убивать заклинаниями их скот, если они не подчинялись ему. Однако он никогда не ссорился с тем крестьянином, который убил его соглядатая, потому что помнил, как его там встретили; но он преследовал лагмана Йоуна за то, что тот поддержал крестьянина, и не оставлял его в покое, пока не причинил ему большой ущерб. От огорчения Йоун тяжело заболел и в день своей смерти вызвал епископа на суд Божий. И хотя епископ был сведущ в колдовстве, он не смог увидеть, как же так вышло, что кто-то оказался сильнее его.

(перевод Виктора Генке)

В те далекие времена, когда в Исландии жил мудрец и колдун по имени Тормоуд, там было принято торговать только летом. Особенно этого придерживались на Западе, в Стиккисхоульмуре и Оулавсвике. На зиму купцы перед отъездом из страны запирали и опечатывали свои лавки. Если же зимой случался голод, чиновник, которому были доверены ключи, открывал какую-нибудь лавку, отпускал беднякам зерно, кому в долг, кому за наличные деньги, а потом снова запирал и опечатывал лавку.

Как-то зимой бедняки Стиккисхоульмура попросили Тормоуда открыть для них лавку. Они жаловались, что голод скосил уже многих, а в лавке полно продовольствия, которое чиновник отказывается выдать, несмотря на их просьбы. Они были уверены, что перед могуществом Тормоуда не устоят никакие замки и запоры. Тормоуду их просьба пришлась не по душе, однако он уступил беднякам. Стоило ему прикоснуться к запорам травой под названием вороний глаз, как они открылись сами собой, и бедняки запаслись зерном. Себе же Тормоуд не взял ни крошки.

После этого случая недруги Тормоуда распустили слух, будто он обокрал лавку в Стиккисхоульмуре, а друзьям пришлось оправдывать его, говоря, что он хотел помочь нуждающимся. Этот слух дошел и до главного чиновника в Снайфедле Гвудмунда сына Сигурда, того самого, про которого епископ Эсполин писал в своей летописи, что при нем в Оулавсвике разбили окна лавки и совершили кражу. Кто именно обокрал ту лавку, так и осталось неизвестным. Когда же Гвудмунду самому понадобилось оделить бедняков зерном, он даже не стал ломать печати, а влез в лавку через окно и достал оттуда все что нужно. Правда, он понимал, что поступил небезупречно и что рано или поздно ему это припомнят.

Так вот, этот самый Гвудмунд позвал к себе Тормоуда и обвинил его в том, что он взломал лавку в Стиккисхоульмуре и украл зерно. Тормоуд как ни в чем не бывало подтвердил, что так оно все и было, и произнес при этом такие стихи:

Гвудмунд понял намек и отпустил Тормоуда с миром.

Однако дело с лавкой на этом не кончилось. Весной купец вернулся в Стиккисхоульмур, узнал о случившемся и стал осматривать лавку, чтобы проверить, не украл ли чего Тормоуд. Но всякий раз, когда он принимался за дело, ему начинал мерещиться ободранный теленок, за которым на хвосте тащилась его собственная шкура. Этим видением Тормоуд сбивал купца с толку.

Вскоре Тормоуд сам приехал в Стиккисхоульмур. Разозлившийся купец требовал, чтобы он возместил ему убыток, и грозил всякими карами. Тормоуд же не собирался ничего возмещать, потому что не считал себя виновным.

— Хоть тебя и оправдали, к следующему лету ты должен рассчитаться со мной за каждую выданную меру! — кричал купец.