Татьяна Ахметова - Я невинность потерял в борделе

Что ночью мертвецы выходят из могилы,
Что к носу и щекам приставить можно килы,
Волками что людей возможно превратить,
Навстречу что попу не должно выходить;

Что соль просыплется,
Петух прокрикнется,
Что курица вспоет,
Что кошка заскребет,
Великой тут напасти,
Бед должно ожидать и страсти,
Коль идет поп изон,
Навстречу фармазон,
Ты очи вверх взведешь
И навзничь не падешь.

Иль знаешься, иль пьешь, иль ешь ты с армянином,
С калвином, лютером, а паче с жидовином;
Анофрей говорит о двух тех головах:
Седые быть хотят, кто ходит в париках,

Хоть стар будь или млад,
Тот прямо пойдет в ад,
У чорта на битке,
Как будто на коньке,
Там будет век сидеть
И плакать, и реветь.

Кто сей болтает бред,
Что весь вертится свет,
Что чалмы, калпаки,
Что бриты елдаки;

Подняться естли вверх — увидишь, как вертятся,
Поетому муде анофренски трудятся,
Туда-сюда оне трезвонят и летят,
С блаженною биткой вкруг света же спешат

О, вымысл дерзновенны,
Псом-немцем учреждены,
Тебе всем светом
На хую быть надетом
И ветреной вертушкой
Быть дьявольской игрушкой.

Прямая тот свинья,
Кто так же как Илья —
Гремит на небесах,
Стучит на колесах;

Вить не было того у предков на примете,
Чтоб пуком лошадей кто ездил на карете;
А паче кто сию нелепость говорит,
Что будто бы Илья на небе гром творит,

Но в тучах будто пар
Рождает гром-удар,
Сего еретика
Июдина битка
Ударит и ошмарит,
Как огнь его ожариг.

Кто к девке подойдёт,
Потреплет, обоймёт
Затеи и фигуры,
Кто строит с ней амуры;

А в пьянстве не ворчит, душою не костится.
Проспаться на грязи с свиньею не ложится,
Притом от спеси песнь священну не орет,
О вере ревностно гортани не дерет;

Масонов не клянёт,
Пророчества не врет,
Что скоро свет минет,
Разрушится, падёт,
Антихрист воцарится
И Страшный суд явится,
Что муки будут нам
Во аде по грехам,
Что серы и смолы
Там полны есть котлы,

В которых будут нас жечь лютыми огнями
И жарить, и варить, травить в говне червями,
Иного околеть поставят на мороз,
Другого провонять зароют под навоз;

Там плач будет глазам,
Скрежетанье зубам.
Не верит кто сему,
Часть горькая тому,
Во век веков веками
Трясти ему мудами!

Беседу окончал,
Данилыч замолчал,
На небеса взглянул,
Претяжко воздохнул,

Рыгнув честным вином врачебными устами,
Брадой пошевелил, тряхнул три раз мудами.
— О, братие! — Он рек. — Настал поганый век,
Во всем уже себе несходен человек,

Аввакума уж нет,
Всяк Никоном живет,
Всяк скверный стал немчин,
Всяк лютер и калвин,
Покрыт весь свет грехами,
Не сдержут хуй ремнями.

Познай днесь, Хуестан, смятения вину:
Я только лишь было взобрался на княжну,
Как вдруг проклятый хуй стал мягок так, как лыко.

Великий государь, несчастье то велико,
Однако же совсем надежды не теряй
И на свою битку ты верно уповай;
Чего не смог теперь, то впредь исполнить можно,
И в Пиздокрасу хуй впендрячишь ты неложно.

О день, несчастный день, о прежестокий рок!
Не в силах я княжне в пизду пролить поток;
Я тщетно на красы дражайшие взираю
И Пиздокрасину шентю воображаю —
Хуишка скверный мой висит, как колбаса,
И не прельщает, ах! ничья его краса.
Представь, любезный друг, сколь горько мне терпели
И сколь несносно хуй сей пакостный имели!
Я братне разметал все воинство как прах,
А хуй мой, как кишка, лежит в моих штанах.
На то ли брата я столь победить старался,
Чтоб плод моих побед непроебен остался?
И для того ль княжну я от него достал,
Чтоб хуй мой на ее пизденочку не встал?
Я тщетно заставлял княжну его дрочили —
Не мог в нее, увы, не мог никак всучили.
Однако ж я его попробовать хочу,
Авосьлибо, я свой проклятый хуй вздрочу,
Введи сюда княжну!

Теперь я постараюсь,
Хоть слабо на битку свою я полагаюсь.
О мать ебливых дед, владычица земли,
Венера, ты теперь мольбу мою внемли!
Когда поможешь мне уеть княжну как должно,
Я тысячу хуев, собачьих неотложно
На всесожжение во храм твой принесу,
Лишь в Пиздокрасу дай мне впрягать колбасу,
Сего лишь одного я от тебя желаю
И в покровительство тебе свой хуй вручаю.

Почто ты звать меня опять к себе велел?
Иль мало над пиздой моею ты потел?

Виновным пред тобой себя я признаваю,
Но слабости такой я впредь не уповаю
И больше на битку надеюся теперь;
А ты пизду свою, пожалуй, расщеперь.

Я путь к пизде открыть всегда тебе готова,
Но, ах! не начинай меня ты мучить снова.
Когда проеть меня ты не имеешь сил,
Почто моей пизды ты брата днесь лишил?
Отдай меня ему, я Мудорваном стражду,
Биткою утолит в пизде моей он жажду;
Он еть здоров, елдак всегда его стоит,
И сразу он в меня до муд свой хуй всадит.

Кого ты дерзкая, воспоминать дерзаешь?
Или что мне он враг, ты то позабываешь?
Конечно, Мудорван еще тобой любим
И, видно, елдаком прельстил тебя своим,
Однако сей любви терпети я не стану
И тотчас еть его велю я Хуестану.

Что слышу я, увы, погибнет Мудорван,
Без милости в него хуй влящит Хуестан!
Когда к нему твоя жестокость столь сурова,
На Хуестанов шмат сама я сесть готова,
И лучше на его елде мне умереть,
Как мертва пред собой возлюбленного зреть.

Не бойсь, княжна, не бойсь, я столь суров не буду
И с братом ближнего родства не позабудут.
Когда в сражении он в плен ко мне попал,
Я жизнь его всегда священной почитал
И воевал я с ним лишь за тебя едину.
Позволь же мне теперь влупить в тебя шматину;
Позволь, дражайшая, чтобы в твою пизду,
Коль буду щастлив я, ввалил свою елду.
В надежде сей теперь тебя я оставляю
И с трепетом тебя я на хуй ожидаю.