Михаил Серяков - Духовная прародина славян

Данное наблюдение вновь указывает нам на генетическое родство славянского и индийского мифов о происхождении человечества. Если в последнем Чхая-Тень оказывается матерью первого человека Ману, который в силу этого неразрывно сочетает в себе свет от своего божественного отца и тень от матери, то у славян Мара-Тень является женой первого человека, олицетворяющего собой свет и огонь. Весьма показательно, что отголосок этого представления сохранился в приводимой В.И. Далем русской пословице XIX в., где с тенью в шутку сравнивается вся женская половина человечества в ее молодом возрасте: «Девушка что тень: ты за нею, она от тебя; ты от нее, она за тобой». В обоих случаях она как мифологически, так и этимологически тесно связана с солнцем, источником света — в Индии она временная жена бога дневного светила Вивасвата, на Руси — дочь Дажьбога и жена его сына. Сочетание света и тени, навечно предопределяющее природу человеческого существа, есть чрезвычайно емкий и многоуровневый символ, свидетельствующий о том, как глубоко предки индийских ариев и славян познали сокровенную сущность человеческой природы как таковой. Сочетание солнца и тени может одновременно символизировать целый ряд ключевых идей, а именно присутствие божественного и небожественного начал в природе людей; силы и слабости или порчи; души и тела; реальности и иллюзии; омраченности или затемненности человеческого сознания; мужского и женского и, в качестве дальнейшего развития и переплетения некоторых из вышеперечисленных идей — сочетания в человеке солнечного божественного начала и затемняющей его человеческой самости, являющейся на самом деле иллюзией. На возможность последнего понимания нам указывает иранская мифология: там во время своей встречи с богом Ахурой Маздой ставший его пророком Заратуштра не видел собственной тени [598] 598 Гаты Заратуштры. СПб., 2009, с. 23. . Естественно, зороастрийская религия объясняет это исключительно ярким светом, исходящим от божества, но вместе с тем, рассматривая этот пример в сопоставлении с индийской мифологией, мы видим, что у человека, полностью посвятившему себя служению божественному началу, полностью пропадает темная сторона его личности, символизируемая тенью, исчезающей в лучах божественного света.

Некоторые из перечисленных выше идей нам встречаются у различных индоевропейских народов на достаточно ранней стадии их развития, что косвенно указывает на их возникновение еще в эпоху общности этих народов. Идея сочетания божественного и небожественного в человеческой природе возникает впоследствии в орфической религии древних греков. Согласно их мифу Дионис, сын и преемник Зевса, был растерзан титанами, которые, не остановившись на этом, съели растерзанные куски тела Диониса. «Разгневавшись на них, — продолжает изложение орфического мифа Олимпиодор, — Зевс поразил их молнией, и из копоти испарений, поднявшихся от них (которая стала материей), произошли люди… [По Платону], мы не должны выводить себя сами [из тела], поскольку тело наше дионисийское; мы часть Диониса, коль скоро мы состоим из копоти Титанов, вкусивших его плоти» [599] 599 Фрагменты ранних греческих философов. Ч. 1. М., 1989, с. 59. . Сокровенную сущность этого мифа поясняет выдающийся знаток истории и культуры своей страны Плутарх: «Миф о страстях Диониса и его расчленении, о дерзновенном покушении Титанов на него и об их наказании и испепелении молнией, после того как они вкусили мертвой плоти, в аллегорической форме говорит о новом рождении [палингенесии]. Иррациональную, неупорядоченную и склонную к насилию часть [нашего существа], поскольку она не божественного, а демонического происхождения, древние назвали Титанами; именно эта часть несет наказание и справедливое возмездие» [600] 600 Там же, с. 58. . Свет и тень, божественное и титаническое — как мы видим, различные индоевропейские народы, каждый на своем языке и с помощью присущих именно им мифологических символов стремились выразить и навечно запечатлить в памяти последующих поколений одну и ту же идею, одно и то же послание потомкам.

В более поздний период в индийском буддизме появляется образ Мары как олицетворение негативных сторон человеческой психики, а в Греции, уже в классический период, возникает и образ тени применительно к самой человеческой сущности и способу ее восприятия окружающего ее мира. Речь идет о знаменитом философском мифе про пещеру, которым Платон начинает седьмую книгу своего «Государства». Суть его заключается в следующем: подавляющее большинство людей в своем понимании сути явлений подобны находящимся в пещере узникам, которые из-за своих оков не в состоянии повернуться и могут видеть лишь заднюю стену пещеры, на которой отражаются тени людей и проносимых ими предметов, которые движутся по верхней дороге перед этой пещерой. Нарисовав подобную необычную картину, Платон закономерно приходит к выводу, что «такие узники целиком и полностью принимали бы за истину тени проносимых мимо предметов» [601] 601 Платон. Филеб, Государство, Тимей, Критий. М., 1999, с. 296. . В силу своей привычки созерцать одни только тени подобные узники сразу физически оказались бы не в состоянии воспринимать предметы в их истинном виде и не поверили бы тому, кто попытался бы им объяснить, что у них перед глазами находится не реальная, а иллюзорная картина мира. По Платону, отказ от чувственного созерцания мира вещей и поворот к умозрительному восприятию мира идей, этого подлинного бытия, согласно его философским воззрениям, — «это будет освобождением от оков, поворотом от теней к образам и свету, подъемом из подземелья к Солнцу» [602] 602 Там же, с. 316. . Таким образом, и в классической Греции тень оказывается символом иллюзорности, противостоящей и заслоняющей в человеческом сознании истинное бытие.

Однако образ тени не был отвлеченным «философским мифом» и уже присутствовал в античной культуре до Платона. Родившийся почти на век раньше его древнегреческий поэт Пиндар, рассуждая о сущности человека, в своей VIII Пифийской песне воскликнул:

Точно так же и символ пещеры присутствовал в греческой философской традиции задолго до Платона. Так, например, Прокл, характеризуя воззрения части досократиков, отмечает, что древние называли космос, т. е. материальный мир, пещерой, тюрьмой и фотом. Один из них, Ферекид, ставший впоследствии учителем Пифагора, наподобие Платона связывал пещеру с состоянием человеческой души, правда, не в плане восприятия реальности, а в плане цепи перерождений: «Ферекид Сиросский говорит о «недрах», «ямах», «пещерах», «дверях» и «вратах», символизирующих рождения [= вхождения в чувственный мир] и исхождения [из него] душ… -» [604] 604 Фрагменты… Ч. 1. М., 1989, с. 88.