Татьяна Ахметова - Озорные стихи (Устами народа-2) - 1997

А он так бесстыдно меня щекотал
И так над бессильем моим хохотал,
Совсем без труда раздвигая мне ноги
И вновь направляясь по старой дороге.
Но тут уж сдержаться и я не могла
И с дикою силой ему поддала!!

На этом кончается Ольгин дневник,
Он, кажется, цели в поэме достиг.
Я рад, что развязка у ней же нашлася,
А то бы когда оседлал я Пегаса?!
Теперь же за лиру я бодро берусь,
Призвавши на помощь Эрота и муз.

Плутишка Эрот никого не щадит!
О новой победе с триумфом трубит.
Я чувствую близость волны вдохновенья —
Поэт с нетерпеньем ждет эти мгновенья,
Чтоб в стройные звуки свободно собрать
И чувства, и мысли, и образов рать…

И вот зазвучала вновь лира моя,
Огонь вдохновенья почувствовал я
И смелой рукою ударил по струнам;
Окончить поэму с желанием юным
И новой проделке прекрасных богов
Хочу уделить я хоть несколько строф.

Тем более в Таню я сам был влюблен
И знал ее девочкой, чуть не с пелен;
Была моя Таня красавица тоже,
Но только ничем на сестер не похожа:
Всегда молчалива, серьезна, грустна;
Свежа как цветок, но как лед холодна.

Своею натурой и складом лица
Она родилася ни в мать, ни в отца;
Уж в детстве, бывало, со мною резвяся,
Она мне казалась ни рыба ни мясо…
Но, как восемнадцать ей стукнуло лет,
Я ею прельстился, ка пылкий поэт

Воспел я и ножки, и груди, и стан,
Но все же наш кончился скоро роман:
Я понял, что муж ей законный лишь нужен,
И этим открытьем был крайне сконфужен..
Не тронул ее восторженный сонет,
Не может быть мужем законным поэт!

Как птица свободен быть должен поэт:
Свободой живет он!.. А брачный обет
Балованный слух своей дикостью режет?
Свободу свою он лелеет и нежит
И смело под звучные песни свои
Срывает цветы мимолетной любви…

А Таня меж тем все ждала женихов,
Суля им богатство и даже любовь…
Но долго и тщетно искала Танюша
Себе подходящего, доброго мужа.
Она истомилась… Но, к счастию, рок
Избавил ее от напрасных тревог.

И кажется, мужа дает наконец!..
Хоть, правда, не очень красив молодец:
Лицом он как будто бурят иль татарин,
Но все же по виду—порядочный барин..
И им увлеклася она, как дитя,
И ею увлекся гусар не шутя…

Вино наливая, ее щекотал
И руку и сердце свои предлагал.
Она все пила и заметно пьянела,
Под пылкими взглядами трепетно млела:
Ведь подле сидел ее трепетный муж,
Болтая довольно свободную чушь.

Кружилась от счастья и вин голова..
Со стула она поднялася едва
И ручку свою протянула соседу.
— Но надо же кончить свою нам беседу!
— Пойдемте. — Она прошептать лишь могла
И в спальню гусара к себе повела.

Прошли коридор, поднялись в мезонин
И заперлись в спальне один на один.
И Таня сама под влиянием хмелю
Его потащила к себе на постелю…
— Разденься же, Таня! — Он ей прошептал.
— Не надо, — бессвязный ответ прозвучал.

По мы уже знаем, что бравый ротмистр
В сраженьях и с женщиной смел был и быстр,
Но женским капризам любил подчиняться:
— И правда, зачем нам с тобой раздеваться?
Ведь мне только нужно тебя да постель:
И в платье мной будет достигнута цель!

Отнимет лишь время нам эта возня,
А баб красотой удивишь ли меня?!
В подобной не раз я бывал переделке,
И мне попадались такие ли целки!
Вопрос ведь не в том—молода иль стара? —
Была бы хорошая только дыра!

И к чести гусаров, сказать я могу,
Видали мы виды на нашем веку!
Меня маркитантки боялись в походе;
Не брезгал пололками я в огороде:
Подымешь подол ей — и тут же меж гряд
Отлично отмашешь и в перед, и в зад!

В столицах же душных твой милый гусар
К прекрасным девицам был вхож в будуар;
А летом, в деревне, во время стоянки,
Охотно ко мне приходили крестьянки…
Я к братии вашей ведь с юности слаб
И знаю все прелести девок и баб…

Бывало, в лесу, где-нибудь под кустом,
Иль в полдень, в Петровки, под свежим стогом,
Любил упражняться я только на голых, —
Я страстный любитель пейзажей веселых!
А в шелковых спальнях, быв юношей, сам
Совсем раздевал фешенебельных дам.

Мальчишкою бывши, я многое знал;
За это жестоко отец меня драл!..
Поднимешь девчонке короткую юбку
И в роще задашь ей изрядную щупку…
Пленяться я юношей пламенным мог
И шеей, и грудью, и гибкостью ног…

Теперь уж не то! и меня не прельстит
Ничьей наготы обольстительный вид!..
То ль дело — одним повелительным знаком
Поставить бабенку крестьянскую раком!
И вдвинуть коня осторожно, не вдруг!
Она из гусарских не вырвется рук!

Я знаю, уйдет у ней в пятки душа!..
Но терпит бабенка, стоит не дыша,
И, бестия, только сопит от блаженства!
Я в этой науке достиг совершенства,
До тонкости я изучил сей предмет,
И равного мне в эскадроне всем нет!

Так честью гусара клянусь тебе я,
Что наготой не удивишь меня!
Хозяин меня угостил здесь по-царски —
Хозяйскую дочь угощу по-гусарски! —
Но все же пришлось ей корсет расстегнуть,
А платье и юбки закинуть на грудь.

И Таню гусар уложил поперек;
Невольно любуяся стройностью ног,
Шептал с восхищеньем: «У этой канашки
Какие, однако, красивые ляжки!»
Но Таня была до забвенья пьяна,
И глупо ему улыбалась она.

Чего уж не делал гусар этот с ней,
С безмолвной и жалкою жертвой своей!
То слезет с нее, то вновь с хохотом вскочит,
То щиплет ей ляжки, груди щекочет,
То ноги ей сдвинет, то вновь разведет
И с силой наляжет на грудь и живот!

Под будущим мужем трещала постель,
От страха и боли прошел Танин хмель,
Но бравый гусар с упоеньем и смаком
Ее на постели поставил уж раком,
Огромною лапой за стан ухватил
И сзади коня вороного впустил!..

Возил по постели туда и сюда, —
Но тут уже Таня моя от стыда
Упала в подушки без признаков чувства…
— Эх, жаль, что не все показал я искусство!
Ты, если бы даже пьяна не была,
Гусарской атаки б сдержать не могла!

С постели он слез. Причесал волоса,
Оправился… Было четыре часа…
Окно растворил он. Уж солнце всходило
И Волгу, и главы церквей золотило…
Прекрасна была гладь великой реки…
Расшиву тянули вдали бурлаки…