Рэйчел Кейн - Принц Теней

В том последнем взгляде, который бросил на меня Бенволио Монтекки, я прочла все, что он чувствовал: ужас, застывший в них, сказал мне, что он видел моего брата, Тибальта, приближающимся ко мне и что он знал, что будет дальше.

Но он не знает одного: что подобное часто происходило в моей жизни и раньше. Мой брат, если использовать выражение нашей сладкоречивой тетушки, «очень уж горяч» и он часто отыгрывается на других – например, на мне.

В последнее время я начала сопротивляться, хотя это и строжайше запрещено. Я царапала его ногтями несколько раз и даже била его в ответ – но, разумеется, я не могу причинить ему никакого особенного вреда.

По выражению лица Бенволио я видела, что он готов рискнуть и броситься мне на помощь, и от этого меня охватил ужас вперемешку с глубочайшей тоской. Никто и никогда не беспокоился обо мне с тех пор, как умер мой отец. Матери я почти не знала. Нас с Тибальтом забрали из дома отца, перебрасывали из одного места в другое, пока наконец мы не оказались в Вероне, в этом дворце, построенном на костях и постыдных секретах.

Я бы очень хотела, чтобы мы никогда сюда не приезжали, и все же я радуюсь тому, что я здесь, – потому что он вернулся. Бенволио Монтекки, одетый на этот раз не как Принц Теней, без маски – в сутане монаха, съежившийся, как нашкодивший щенок, за потной спиной отца Лоренцо (который на самом деле очень добрый человек, несмотря на все свои недостатки). Я не знаю, что сподвигло милого монаха прийти сегодня сюда и узреть мой позор, и у меня нет другого объяснения, кроме того, что это было сделано по настоянию Бенволио.

Я узнала его даже раньше, чем заметила блеск этих прозрачных зеленых глаз под капюшоном. Я думаю, что смогу узнать его в любом обличье и наряде. И снова я почувствовала, что он полон темного, опасного желания – спасти меня. Это желание здесь, в окружении моей жестокой и кровожадной семьи, могло привести его только к одному – к мучительной смерти. И я благодарю Господа и Пресвятую Деву, что он все-таки ушел, притворяясь смиренным кающимся монашком, и это ему даже в общем-то удалось, хотя в том, что произошло между ним и Тибальтом, он вряд ли раскаялся.

Я пишу это при неверном свете одинокой свечи, одна, и на бумаге расплываются капли моей крови, капающей со лба, – кровь просачивается сквозь повязку, которую наложила мне добрая старая кормилица Джульетты. Слава небесам, Джульетта спала и не видела всего этого кошмара.

Я пишу эти строки, потому что знаю: я никогда не смогу сказать их вслух – ради моего же блага и ради блага Принца Теней.

Но я предчувствую, что все это может закончиться очень плохо – как бы упоительна ни была моя тайна, ее надо во что бы то ни стало сохранить.

Поэтому я сожгу этот листок. И буду надеяться – вопреки здравому смыслу, разумеется, и подобно язычнице, – что он каким-нибудь чудесным образом узнает об этих моих словах…

Когда я наконец без приключений вернулся во дворец Монтекки, Ромео и Меркуцио ожидали меня в моей комнате. Как и Меркуцио, я забрался по стене, только для меня это было значительно легче, потому что я больше тренировался, а еще потому, что в моем желудке плескалось куда меньше вина. И все же вечер был длинным и весьма утомительным, и, перевалившись через подоконник, я почувствовал, что совершенно вымотан. Я приземлился на ковер неподалеку от кресла, в котором растянулся Меркуцио, вцепившись в кубок, который, как я подозревал, был не единожды заново наполнен и вновь опустошен.

Ему понадобилось какое-то время, чтобы сообразить, что я стою рядом с ним. Как только до него дошло это, он вскочил на ноги, уронив кубок, и заключил меня в объятия.

– Дурак! – закричал он и развернул меня, чтобы заглянуть мне в лицо. – Тибальт все-таки не сумел выпустить тебе кишки, а вот я смогу! Какого черта творится у тебя в голове?! Какого черта ты творишь ради женщины – хуже того, ради Капулетти ?!

Я посмотрел мимо него на Ромео, который тоже вскочил на ноги, но выглядел слегка смущенным. На лице его мешались восторг и облегчение, чувство вины и возбуждение.

– У тебя получилось, – произнес он. – Ты дважды побывал в этом дьявольском доме – и выбрался. Ты и правда благословен.

– Удачливость вовсе не равна благословению, – возразил я и оттолкнул Меркуцио, прежде чем тот успел открыть рот и произнести что-нибудь более толковое. – И сейчас я не настроен для развлечений.

Сев в кресло, в котором он только что сидел, я поднял кубок. Мой слуга, как всегда расторопный и сообразительный, тут же его наполнил – но только до половины. Я сердито взглянул на него – и он плеснул еще немного вина.

– Она жива? – взволнованно спросил Ромео.

Мой кузен опустился на стул рядом со мной, он был очень серьезен – совсем как сова, только вид у него был гораздо глупее.

– Розалина… она?…

– Она жива, – коротко бросил я и выпил вино одним большим глотком. – От твоих стихов остался только пепел и дурные воспоминания. Будем считать этот вопрос улаженным. Но клянусь, если впредь я поймаю тебя на том, что ты топчешь цветы под балконом какой-нибудь девушки, которую не выбрала тебе твоя матушка…

– Но ты должен признать, дружище, что она самая чудесная девушка в Вероне, она – солнце среди бледных лун…

Я ударил его.

Это произошло внезапно – меня просто выбросило из кресла горячей волной бешенства. Я и сам-то не понял толком, что собираюсь сделать, – мои кулаки сжались сами собой и двигались тоже самостоятельно. Я ударил бы его и еще раз, но Меркуцио навалился на меня, отпихнул в сторону и силой усадил обратно в кресло. Мой дорогой кузен валялся на полу, кровь тоненькой красной струйкой стекала из уголка его губ, а в темных глазах плескалась ярость.

– Это ты во всем виноват! – заорал я. – Неужели ты настолько глуп, Ромео?! Как можно быть таким дураком? Мне бы стоило…

– Избить меня до полусмерти? – предложил он и встал, вытирая кровь с лица.

От этого зрелища меня бросило в дрожь: я вспомнил разбитые губы Розалины, ее окровавленное лицо, ее взгляд, полный отчаянного страха – страха не за себя, а за меня.

– Любовь может вынести все, дружище. Даже удары самодовольных и уверенных в своей правоте родственников.

– Да она не любит тебя! – взревел я и высвободился из слишком крепких объятий своего друга. – Запомни же, Ромео: если ты еще раз подставишься – я за себя не ручаюсь.

– Спокойнее, мой горячий друг, спокойнее, – произнес Меркуцио и похлопал меня по спине. – Он, конечно, дурак, но зато честный и искренний. Ромео, скажи своему братцу, что ты забудешь об этой девушке, и давайте-ка на этом поставим точку. Моя собственная любовь ждет меня с нетерпением…