Рэйчел Кейн - Принц Теней

Мы прошли по узким улочкам около базилики де-Сан-Дзено и свернули к всегда полной народу, шумной Пьяцца-дель-Эрбе, где великое соединялось с низким, а богатые смешивались с бедняками. Я был любопытной помесью того и другого: громкое имя и знатный род – и пустой кошелек, по крайней мере так утверждали моя бабушка и мать, а они очень внимательно следили за нашими денежными делами. Мой настоящий доход я получал совсем из других, менее приличных и достойных источников… таких, о которых точно не стоило распространяться за пределами стен исповедальни. Да и в исповедальне не стоило.

Я подошел к небольшой часовне и, постояв немного перед дверью, вошел внутрь. Там была прекрасная фреска Мадонны с Младенцем и небольшие букетики цветов – одни из них были свежими и ароматными, другие – увядшими и пыльными. Я перекрестился и преклонил колени, Бальтазар тоже принял молитвенную позу у меня за спиной.

И вдруг я начал молиться Пречистой Деве: я просил ее о терпении, наставлении, снисхождении… а больше всего о том, чтобы мой кузен перестал любить Розалину Капулетти.

Потому что если он не перестанет ее любить – я сойду с ума.

Особая ирония заключается в том, что, когда ты ищешь неприятностей и проблем – они, как назло, прячутся от тебя, зато стоит тебе успокоиться и примириться с миром – мир снова испытывает твое терпение.

Я покинул часовню с умиротворением и благочестием в душе, готовый простить все оскорбления, которые мне были нанесены… и естественно, прямо за углом часовни я столкнулся с тремя головорезами в цветах Капулетти. Это были весьма неприятные господа: наши враги нанимали для своих целей грубых и опасных людей. Они были гладко выбриты, но было очевидно, что у них больше опыта в применения бритвы для перерезания глоток, чем для бритья щек. Одежда у них была бедная, но на ней, по крайней мере, не было пока свежих следов крови – значит, сегодня им пока еще не удалось сцепиться ни с кем из лагеря Монтекки.

При виде меня и Бальтазара, одних, без сопровождения наших крепких друзей, они, вероятно, решили, что им послан подарок с небес.

– Синьор… – начал Бальтазар, но тут же смолк, ибо все было понятно и без слов. Мы попали в ловушку, это было очевидно. И с тяжелым вздохом Бальтазар расправил плечи и начал разминать их перед неминуемой дракой. Мой слуга был вооружен дубинкой и ножом – очень хорошим ножом! – я имел уже возможность убедиться в этом, но против этих троих убийц мы вдвоем были практически безоружны.

Я сделал шаг вперед, когда они начали окружать нас смертельным треугольником.

– Мир вам и вашему дому, – сказал я. – Если вы позволите нам пройти.

Человек, к которому я обращался, – их главарь, как нетрудно было догадаться, – одарил меня злобной гримасой, которая мало напоминала улыбку. Это был крепкий, смуглый здоровяк, волосатый и потный, один глаз у него был белый и мертвый, а через все лицо тянулся здоровенный шрам, по которому было понятно, каким образом он потерял глаз. Он плюнул мне под ноги.

– Пес Монтекки, – сказал он. – Я позволю тебе пройти через врата ада, а могу волоком протащить тебя туда, если угодно. Мне это будет совсем не трудно, а по пути я поджарю тебя на пылающих углях.

– Он хочет сказать, – услужливо перевел один из его спутников, – что принесет тебя в жертву.

– Да, я понял, – произнес я с легким поклоном. – Очень любезно с его стороны.

Я снова обратился к главарю:

– Я только что помолился, и мне не хотелось бы сбиваться с чистого пути истины так быстро. Не могли бы мы просто разойтись с вами в разные стороны?

– Пес, – заявил он с большим удовольствием. – Обгадился со страху, сучонок? – он снова плюнул мне под ноги, на этот раз подойдя поближе.

Бальтазар издал возмущенный возглас, и рука его сама собой потянулась к рукоятке ножа – он был возмущен не столько грубостью этого свинообразного подонка, сколько неизобретательностью и примитивностью оскорблений.

– Если вы хотите произвести должное впечатление, вам нужно попробовать придумать нечто более изысканное и не столь прямолинейное, – заметил я, все еще преувеличенно вежливо. – Например, вы могли бы сказать, что от моего вонючего дыхания собор может развалиться. Или что кто-кто украл половину моего остроумия, а вторую половину украл еще кто-то – и значит, у меня не осталось ничего. Или…

– Ублюдок. Полукровка. Отродье английской шлюхи, – прервал он меня.

Улыбка все еще не сходила с моего лица, но теперь она стала больше походить на оскал.

– Лучше, – кивнул я, – но все равно не соответствует стандартам вашего хозяина. Тибальт, например, утверждает, что имел ее.

– Я заставил ее поорать, – прохрипел эта свинья Капулетти и оскалил зубы в мерзкой ухмылке. – И тебя я отымею так же, голубок.

Я услышал, как звякнула сталь у меня за спиной, но не повернулся – мне не нужно было поворачиваться: дубинка Бальтазара с глухим ударом обрушилась на одного из негодяев, и тот издал визгливый вопль, прежде чем дубинка еще раз опустилась на его голову и послышался отчетливый хруст ломаемых костей.

Теперь наши силы были равны. Двое на двое.

– Что ж, теперь вам придется сдержать слово и поиметь меня во что бы то ни стало, – сказал я, все еще улыбаясь.

Главарь лихорадочно дергал свой меч, пытаясь достать его, а я, не торопясь, извлек свой меч из ножен и, не прилагая практически никаких усилий, парировал его неуклюжий удар и сделал выпад вперед, сохраняя безупречное равновесие. Меня, как и любого мальчика из богатой семьи, очень хорошо учили – много лет, с того момента, как я смог удерживать меч в руках: для того чтобы выжить – нужно было уметь хорошо драться. Но я умел кое-что еще: благодаря Меркуцио я много тренировался с наемниками, дуэлистами, скандалистами – людьми, у которых жажда крови находится на уровне инстинктов. И окровавленный, избитый, униженный… я учился.

Я немного отступил назад, уходя в сторону, и одновременно с этим достал свой кинжал. И прежде чем мой противник успел что-либо сообразить, я ударил сверху мечом, а снизу – кинжалом. Меч легко вошел в его плоть в районе ключицы, а кинжал скользнул между ребрами. Кинжал был просто для гарантии. Два лезвия почти встретились в его сердце.

Он уставился на меня с изумлением, словно вол, которого ударили молотом промеж глаз, даже не поняв сначала, что умирает. Я медленно вытянул стальное лезвие из раны, пока он не упал на меня, и отошел в сторону, чтобы не запачкаться в крови, которая хлынула из раны ручьем. Он все еще держал свой меч в руке, и я не сводил с него глаз, пока он не рухнул, бездыханный: слишком часто я видел, как мертвецы убивали живых, если живые ослабляли бдительность и отворачивались.

Хотел бы я сказать, что чувствовал ужас, или сожаление, или грусть, – но нет. Я ничего этого не чувствовал. Я чувствовал только… холод. В этом мире, холодном и бездушном, где нужно было выживать, отнять жизнь у противника означало не более чем возможность выжить. Я мог броситься в бой в порыве гнева, но я никогда не испытывал гнева во время драки. Только осторожность.