Рэйчел Кейн - Принц Теней

– Это не для него, – проговорил я. – Он заслуживает то, что получил. Возьми детей и беги.

Женщина затрясла головой, но я знал, что, когда она соберет монеты в сумку и затянет на ней веревку, – она сделает то, что я велел. Ее муж умирал. Она должна была бы остаться рядом с ним и проводить его в последний путь, но из ее письма я знал: между ними не было ни капли любви, и его смерть освобождала ее для новой, лучшей жизни.

Вдовам часто жилось куда лучше, чем женам.

А вот другой злодей – Тибальт Капулетти – по-прежнему расхаживал по городу, распустив хвост, словно павлин, даже более наглый и самоуверенный, чем обычно, и я с трудом сдерживался, чтобы не проучить его – оставить ему на память пару шрамов, а еще лучше – отправить к праотцам.

И моя сестра Вероника как ни в чем не бывало готовилась к свадьбе, к счастливому событию, которое означало, что мы наконец избавимся от нее навсегда и что мне отныне не слишком часто придется видеть ее жестокую ухмылку. Мне очень хотелось отомстить ей за смерть Томассо, но ее кровь, да и ее пол, защищали ее от моего гнева.

К счастью для нее.

Что же до Ромео, то он безнадежно запутался в семейной политике. Я сомневался, что он хотя бы представляет себе, на ком его хотят женить. Он вряд ли вообще думал об этом и только продолжал боготворить Розалину – девушку, с которой он никогда даже не встречался, девушку, с которой у него никогда ничего не могло быть и которая не испытывала ничего, кроме жалости, к его любовным посланиям.

Каждый из нас сходил с ума по-своему.

Я продолжал безостановочно воровать. Временами я был как никогда близок к провалу, и несколько раз меня почти схватили, потому что мои успешные и наглые вылазки вызвали всеобщее негодование и охрана была удвоена, а мои потенциальные жертвы тоже становились все менее доступными для меня. В двух случаях я был заперт в доме врага и сидел неподвижно в укрытии, пока волнение вокруг не утихло и я не смог покинуть дом незамеченным. И трофеи у меня были особенные: кнут с украшенной драгоценными камнями рукояткой, которым синьор Орделаффи частенько наказывал своего сына; все сбережения двоих Орделаффи – тех, что участвовали в повешении; драгоценный перстень епископа, который в гневной проповеди резко осудил адюльтеры и колдовство и похвалил жителей Вероны за их нетерпимость к ним. Епископ выступил с проповедью на свадьбе Меркуцио, и это было весьма неприятно.

Я все же мстил – пусть и таким вот своеобразным способом, хотя и знал, что корень зла таится в моем собственном доме.

Понимая, что надо исповедовать все эти грехи, я все же не мог довериться ловкому священнику с мягким одутловатым лицом, который служил в кафедральном соборе. Он был тщеславным человеком, политиком, и он мог выдать меня епископу. Так что лучше мне было хранить свои грехи в душе и ждать наказания за них скорее от высших сил, чем от Вероны.

Моя исповедь состоялась самым неожиданным образом и в самый неожиданный момент.

Было очевидно, что рано или поздно меня должны поймать: я, конечно, был великим вором, но все-таки не невидимым и не бесплотным. Накануне Великого четверга я похитил драгоценности из лавки ювелира Капулетти, который бил своих подмастерьев, а одного из них ослепил расплавленным металлом. Все бы хорошо, но я не ожидал встречи с огромной злой собакой. И когда я, оставив приличный кусок своей икры в зубах этого чудовища, все-таки сумел сбежать, за мной тянулся тонкий кровавый след. Я не мог рассчитывать уйти красиво и незаметно – ювелир пустил по моему следу своих слуг и сторожей, которых вела по моему следу воющая собака.

Мне хватило времени только чтобы добраться до маленькой часовни, где дремал у алтаря брат Лоренцо, похожий на неопрятную кучу тряпья. Он хрюкнул спросонья, взглянул сначала на меня, а потом перевел взгляд на кровавый след, который тянулся за мной по полу.

– Что такое? – воскликнул он и засеменил ко мне. – Сюда нельзя!

– Неприятности… – прохрипел я и стащил с лица маску – в ней не было нужды, я доверял ему. Я показал монаху кровоточащую рану на голени, чуть ниже колена. – За мной гонятся, брат Лоренцо.

– За какое преступление?

– Кажется, я пришелся не по вкусу их собачке, – ответил я, но на самом деле мне было не до смеха. – Потом, все потом – сейчас мне несдобровать, меня точно повесят, если вы не поможете. Умоляю – спрячьте меня!

Он нахмурился.

– Вы можете осквернить алтарь.

Я прохромал вперед, стиснув зубы от обжигающей боли в ноге, и простер руки на бархатном покрытии мраморных ступеней. Страдающий Христос смотрел на меня сверху серьезно и печально, и я поспешно перекрестился:

– Из глубины собственного ничтожества взываю к тебе, о Господи, и прошу заступничества перед теми, кто хочет меня убить, – заговорил я. – Брат Лоренцо, лучше будет, если они не узнают, за кем охотятся.

Он посмотрел на сумку, которую я держал в руке, и кивком головы указал на нее:

– Что там?

Я бросил ее ему:

– Это подарок Церкви. Только подумайте, сколько бедняков можно будет осчастливить!

Он смотрел на меня несколько мгновений, показавшихся мне вечностью, потом открыл сумку и издал вопль, полный праведного возмущения.

– Краденое! – загремел он.

Лай собаки становился все ближе.

– Да как ты посмел, ты, мальчишка!

– Я не притронусь к ним, – сказал я. – Я жертвую все это в пользу Церкви. Пусть сам Христос засвидетельствует мою искренность.

Брат Лоренцо оказался перед выбором, и если бы ситуация была менее опасна – это было бы даже забавно. Он колебался еще некоторое время (очень, очень долго!), а потом велел:

– Быстро прячьтесь в исповедальне!

Сам он бросил тяжелую сумку в угол исповедальни, сорвал с меня плащ и вытер им, словно тряпкой, пятна крови, которые вели от самого входа в часовню к алтарю, а затем выбросил плащ на улицу, чтобы запутать следы.

– Оставайтесь здесь и сидите тише мыши – ради любви Господа и спасения собственной шкуры!

Я прислонился спиной к стене и плотно перевязал рану, оторвав полосу ткани от своей льняной рубашки. Кровотечение приостановилась, что было хорошо, но хромоту мне скрыть было по-прежнему трудно, а она могла бы выдать меня, если вдруг доведется встретиться с кем-нибудь из моих преследователей на улице. «Будем решать задачи по одной, – сказал я себе. – Для начала надо добраться до дому живым».

Я слышал собачий лай все ближе… еще ближе… и крики людей, и громче всех – визгливый, взволнованный голос ювелира.

И вот они пронеслись мимо – не останавливаясь.

На миг я чуть не потерял сознание от облегчения, но потом пришел в себя и уже собирался встать, как вдруг услышал, что дверь часовни открывается. Я решил, что это, должно быть, вернулся монах, но нет – это был кто-то другой. Я услышал легкие шаги, быстрое, частое дыхание и шелест ткани, когда этот кто-то опустился на колени перед алтарем. Я рискнул слегка выглянуть из своего убежища и увидел склоненную фигуру. Но это был не монах – и вообще не мужчина.