Колин Маккалоу - Путь Моргана

И еще один слух, который наверняка заинтересует тебя. Говорят, мистер Генри Крюгер, член парламента от Бристоля и сторонник американцев, получает пенсию в размере тысячи фунтов в год от короля – за сведения о делах янки. Парадокс, не так ли? В Бристоле возмущались, называя Крюгера шпионом янки, а он все это время служил Англии!

И в заключение, дорогой мой Ричард, признаюсь, что лондонский воздух тоже оказался воздухом Беотии, к которому не приспособлены мои аттические легкие. Но я живу неплохо и слишком часто напиваюсь допьяна – впрочем, здешний ром не сравнить с напитком Томаса Кейва».

Отложив письмо, Ричард задумался: судя по последнему абзацу, бристольские сплетники недалеки от истины. Бедняга Джимми! Возможности Бристоля ограничены; он надеялся отыскать новые в гигантском Лондоне, однако вскоре убедился, что город кишит собственными сатириками и не нуждается в бристольцах.

Письма, которые Джимми продолжал исправно присылать Ричарду, содержали уже известные ему новости, но Ричард не мог заставить себя признаться в этом в ответных письмах.

– О, Джимми! – воскликнул Ричард в конце тысяча семьсот восьмидесятого года, получив еще одно послание мистера Тислтуэйта. – До чего ты докатился!

«Все в этом мире пошло кувырком, Ричард. Сэр Уильям Клинтон, наш новый главнокомандующий, покинул Филадельфию, чтобы удержать Манхэттен и прилегающие области Нью-Йорка. Этим он отчасти напомнил мне лисенка, который прячется в нору задолго до того, как услышит собачий лай. Французы официально признали Соединенные Штаты Америки и выставили себя на посмешище, поскольку меховая шапка посла Бенджамина Франклина проедена молью. Вся Европа взбудоражена тем, что русская императрица Екатерина ведет переговоры о вооруженном нейтралитете с Данией, Швецией, Пруссией, Австрией и Сицилией. Эти страны объединяет лишь страх перед англичанами и французами.

Я написал блестящую статью – и она имела успех! – о пяти тысячах пятистах «сыновьях свободы» [7], взятых в плен при захвате Чарлстона сэром Генри Клинтоном. Они были потрясены мощью нашего флота! Неплохо, верно? В основе статьи лежит конкретный факт: американские офицеры не осмеливаются подвергать порке своих солдат или матросов! Воображаю себе, каково пришлось «сынам свободы», когда английская кошка-девятихвостка начала прохаживаться по их спинам!

Кроме того, я выступил в защиту генерала Бенедикта Арнольда, дезертирство которого рассматриваю как естественное следствие этой чертовски затянутой войны. Уверен, и ему, и его товарищам-перебежчикам надоело вести борьбу за выживание. Комфорт, которым окружено английское командование, и его жалованье наверняка вызывают зависть многих американских офицеров высокого ранга – не говоря уже об английском профессионализме. Любой опытный и здравомыслящий командир испытывает досаду при виде своих оборванных, разутых солдат, раздраженных неплатежами и достаточно независимых, чтобы послать его ко всем чертям вместе с его приказами. Но не будем злословить!

Я поставил сто фунтов к десяти на то, что мятежники победят. Значит, в конце концов я разбогатею на целую тысячу фунтов. Наконец-то! Господи, Ричард, когда же кончится эта проклятая война! Парламент и король губят Англию».

Но события, развернувшиеся по другую сторону океана, за три тысячи миль от Англии, заботили Ричарда гораздо меньше, чем происходящее у него дома. Беспокойство ему внушало поведение Пег.

Причин было более чем достаточно: Пег не надеялась иметь других детей, Уильям Генри стал ее единственным утешением, а Ричард целыми днями пропадал в мастерской и не мог избавить ее от мрачных мыслей и тоски.

«Неужели с возрастом мы вынуждены навсегда расстаться с мечтами молодости? Может, их разрушает сама жизнь? И именно это случилось с Пег и со мной? Раньше я часто мечтал о коттедже в Клифтоне, среди заросшего цветами сада, о маленьком пони, чтобы ездить в Бристоль, о повозке, чтобы возить семью в Дердхэм-Даун на пикники, о дружбе с доброжелательными соседями, о десятке детишек, о тревогах и радостях, которые они доставляют родителям, постепенно взрослея. Я был уверен, что Господь благ и милосерден, добр ко мне и ко всем людям. Но мне уже тридцать два года, а мои мечты остались мечтами. У меня есть маленькое состояние в Бристольском банке и единственный ребенок, и я обречен провести в отцовском доме всю жизнь. Мне никогда не стать себе хозяином, ибо моя жена, которую я слишком люблю, чтобы обидеть, страшится перемен. Она боится потерять свое единственное чадо. Как объяснить ей, что этот страх – искушение Божие? Давным-давно я понял, что неприятности приходят к тем, кто слишком много веселится, и что лучший способ избежать их – вести тихую жизнь, не привлекая к себе внимания».

Его любовь к Уильяму Генри неуловимо изменилась при виде болезненной привязанности Пег к сыну. Мысли о том, что ребенок заболеет или заблудится, стали для нее постоянным источником страха. Если Уильям Генри переходил с шага на бег, даже в таверне, Пег останавливала его и спрашивала, куда он так торопится. Когда Дик брал Уильяма Генри на ежедневную прогулку, Пег увязывалась за ними, и мальчик был обречен идти за руку с дедушкой и матерью, которые ни на минуту не спускали с него глаз. Стоило ребенку приблизиться к пристани и начать считать корабли (а он уже умел считать до ста), Пег поспешно уводила его прочь, упрекая Дика в беспечности. Но хуже всего было то, что мальчик не сопротивлялся, даже не пытался завоевать независимость, в чем обычно преуспевают шестилетние мальчишки.

– Я поговорил с сеньором Хабитасом, – сказал Ричард однажды долгим летним вечером, когда «Герб бочара» уже закрылся. – Поток заказов для мастерской пока не иссякает, но мы настолько вошли в ритм работы, что могли бы уделить внимание новому ученику. – Он сделал глубокий вздох и взглянул в глаза Пег. – Отныне я буду брать Уильяма Генри с собой в мастерскую.

Он хотел объяснить, что это ненадолго, что мальчик отчаянно нуждается в новых впечатлениях и лицах, что ему присущи терпение и способности к механике, которые так высоко ценятся людьми, собирающими оружие. Но он не успел выговорить ни слова.

Пег разрыдалась.

– Нет, нет, нет! – пронзительно выкрикнула она с таким ужасом, что Уильям Генри вздрогнул, съежился, сполз со стула и уткнулся головой в отцовские колени.

Дик стиснул кулаки и хмуро уставился на них, поджав губы, а Мэг схватила со стойки кувшин с водой и выплеснула его содержимое в лицо Пег. Та умолкла, хватая ртом воздух.

– Я же просто предложил, – объяснил Ричард отцу.

– Лучше бы ты промолчал, Ричард.

– Но я думал… ну, ну, Уильям Генри! – Ричард обнял сына, усадил его на колени и взглядом пресек возражения Дика. Дик считал, что его внук уже слишком взрослый, чтобы льнуть к отцу. – Все хорошо, Уильям Генри, все хорошо.