Гэри Дженнингс - Ярость ацтека

Ни богатые рудники Гуанахуато, ни засушливые просторы Новой Мексики и Техаса, ни малонаселенная Новая Калифорния, что лежит на севере, ни влажные жаркие джунгли Юкатана, страны майя, – ничто из этого не могло сравниться с Мехико, столицей Новой Испании и ее подлинным сокровищем. То был величайший город обеих Америк и достойный соперник любого из величайших городов мира. Испанцев можно было, и вполне справедливо, упрекнуть за бесчисленные беззакония и жестокости, которые они творили в Новом Свете, однако же, будем справедливы, славы строителей этого великолепного города у них не отнять. Ракель называла столицу «метрополисом», объяснив, что слово это греческого происхождения и означает «город-мать». Вполне подходящее название для Мехико, ибо в его пределах постоянно обитало около ста пятидесяти тысяч человек, ну а тех, кто жил в окрестностях, набралось бы, пожалуй, раз в десять больше.

Я остановился в маленькой гостинице, в часе езды от города, ибо желал прибыть туда анонимно, хотя и намеревался въехать в столицу открыто, с горделивым видом, бросив вызов всем своим недоброжелателям.

Как вы наверняка уже догадались, ни малейшего намерения возвращаться в Гуанахуато, с которым у меня были связаны не самые лучшие воспоминания, у меня не имелось. Собственно говоря, целью и предметом моих желаний являлась Изабелла, а она нынче жила в столице. Так что именно в Мехико я надеялся встретить, а затем и вернуть себе возлюбленную.

Я по-прежнему носил сапоги, которые Изабелла прислала мне в бытность мою узником в Гуанахуато. Я прошел в них по пустыням и джунглям, побывал в тюрьмах и на полях сражений, а уж чинил их столько раз, что и не упомнить. Конечно же, увидев эти старые сапоги, Изабелла сразу поймет, как сильны в моем сердце благодарность и любовь. Разумеется, времени прошло немало, и случалось, что неукротимый зверь, обитавший у меня в штанах, настойчиво заявлял о своих правах, но по-настоящему я всегда любил только ее одну.

Хотя стояло раннее утро, да и до дамбы оставалось еще не меньше лиги, однако движение на дороге уже было столь оживленным, что невольно напрашивалось сравнение с ульем или муравейником. Честно говоря, я раньше вообще ничего подобного не встречал. Жизнь здесь просто била ключом. Бесконечные караваны вьючных мулов и вереницы индейцев-носильщиков доставляли товары бесчисленным торговцам, стремившимся открыть пораньше свои лавки, чтобы не упустить ни единого покупателя. Несметное множество нищих и уличных торговцев, отпихивая друг друга, уже валом валило на основную дорогу с выводивших к ней боковых проулков и тропинок.

В детстве и юности мне уже приходилось бывать в столице вместе с Бруто, хотя мы всякий раз проводили там весьма недолгое время. Визиты эти произвели на меня неизгладимое впечатление: в памяти осталось общее впечатление шума, буйства запахов, безумной суматохи и при этом какой-то яркой, волнующей полноты жизни.

Купив в Веракрусе газету, я узнал, что, согласно проведенной пять лет назад переписи населения, в столице проживало 3000 гачупинос, 65 000 креолов, 33 000 индейцев, 27 000 метисов и около 10 000 африканцев и мулатов; то есть всего около 138 000 человек. Разумеется, эти пропорции не соответствовали таковым по Новой Испании в целом. Поскольку город являлся средоточием богатства и власти, процент испанцев в нем был гораздо выше, чем в прочих населенных пунктах колонии; то же самое относилось и к африканцам, которые главным образом были слугами в богатых столичных домах.

По приближении к дамбе ландшафт изменился: повсюду кругом, на месте плескавшихся здесь до Конкисты полноводных озер, расстилались унылые болота. За почти три века «цивилизации» некогда прекрасные озера обмелели и загрязнились.

Я въехал в город, влившись в запрудивший дамбу от края до края сплошной поток людей и животных, двигавшийся по насыпи каждое утро. Индейцы тащили целые горы грузов на спинах или толкали перед собой двухколесные тачки; громыхали телеги и подводы; погонщики вели длинные караваны мулов; повсюду во множестве гнали на продажу коров, коз, овец, свиней и даже собак.

После того как я миновал дамбу и оказался на улицах Мехико, толчея рассосалась не сразу, хотя столица была спланирована удобно: широкие прямые улицы шли с севера на юг и с запада на восток. Едва город пробуждался, на эти улицы во множестве высыпали носильщики, которые доставляли товары торговцам, и лоточники, торговавшие вразнос фруктами (манго, лимонами, апельсинами и гранатами), а также сыром, горячей выпечкой, солониной, тортильями, кубышками масла, горшочками молока и корзинками с рыбой.

Вдоль улиц тянулись прилавки и переносные раскладные столы: товары сюда доставляли носильщики, сновавшие по городу с куда большей быстротой и ловкостью, чем двигались бы запряженные мулами телеги. Для переноски целых гор грузов использовались специальные корзины с ременными лямками и дополнительным креплением на лбу. Носильщики-водоносы таскали в огромных глиняных кувшинах воду из двух огромных акведуков, соединявших город с чистыми горными источниками, – они доставляли ее в кварталы, удаленные от общественных фонтанов.

Товары поступали в Мехико не только по дамбам, но и доставлялись на сотнях каноэ, доверху нагруженных фруктами, овощами или изделиями ремесленников. Лишь немногие суденышки приводились в движение веслами, в основном же для этого использовались длинные шесты, которыми лодочники отталкивались от дна мелких болотистых водоемов.

В этот ранний час женщины выходили из домов и опорожняли ночные горшки в протекавшие посередине улиц канавы. Всякого рода мусор просто выбрасывали на улицы, большинство из которых выходило к мелким каналам. Раз в неделю специальные работники выгребали мусор и грязь из воды и складывали в кучи по берегам, откуда это вонючее, подсыхавшее месиво постепенно вывозилось прочь.

Образно выражаясь, на главной площади столицы царствовали корона, церковь и коммерция. По одну ее сторону находился вице-королевский дворец, одно из красивейших зданий города. Он не только служил резиденцией правителя колонии, но там также размещалось большинство государственных ведомств и канцелярий. Напротив дворца, через площадь, высилась громада кафедрального собора.

Здесь, в самом центре города, особенно бросалось в глаза, сколь неоднородно население столицы. Я проезжал рядом с индейцами, чью бронзовую наготу прикрывали лишь драные одеяла или накидки, и их женщинами, одетыми более прилично, но чаще всего тоже в лохмотья. Нищета коренных жителей колонии резко контрастировала с обликом гарцевавших на породистых лошадях состоятельных испанцев, чья одежда была отделана серебром и золотом. В экипажах, столь вызывающе дорогих, что они могли бы смутить даже блистательный Кадис или великолепную Барселону, испанские дамы разъезжали по мастерским ювелиров и портных, снабжавших их драгоценными украшениями и нарядами, без которых просто немыслимо было бы появиться на балах и приемах, составлявших смысл их жизни.