Гэри Дженнингс - Ярость ацтека

– Тем паче что дель Мира потерпел бы поражение, – вставил Квинтана Роо, – как и всякий другой, вздумавший драться с этим человеком. Говорят, ни на шпагах, ни на пистолетах ему нет равных.

– Но маркиз да и другие кабальеро, которых оскорбил Завала, непременно должны что-то сделать для защиты своей чести. Они не оставят это без отмщения, – не успокаивалась Леона.

Ракель знала, что так же думали все присутствующие, а возможно, и все испанцы в городе, и это разрывало ей сердце. Ведь хотя Хуан и выставил себя дураком из-за другой женщины, ее чувства к нему остались неизменными.

– Завала дорого заплатит за это, – заключила Леона, – и не на дуэльной площадке.

– Его убьют, – заявил Лизарди.

– Вы имеете в виду подлое убийство из засады, – сказала Ракель, после чего встала и покинула дом.

Умберто, маркиз дель Мира, вошел в спальню своей жены и встал позади супруги, как раз когда горничная заканчивала ее одевать. Сегодня на Изабелле было надето платье из серебристого шелка, искусно расшитое крученой золотой нитью и щедро увешанное драгоценностями. Пока служанка прилаживала на голову маркизе черную мантилью, та любовалась в зеркале роскошной гривой своих ниспадавших до талии золотых волос. Молодая женщина осталась довольна своим отражением. Светлые волосы сейчас были в моде, а она выписала из Милана особый, изготовленный алхимиками эликсир, способный придать золотым локонам ослепительный блеск.

Брак пошел Изабелле только на пользу. Если в девичестве она восхищала всех своей воздушной стройностью, то, выйдя замуж, набрала добрых десять фунтов, однако раздалась при этом только в нужных местах, сделавшись еще более неотразимой и соблазнительной. И сейчас, глядя на свою молодую жену, Умберто испытывал приятное чувство собственника: точно так же можно гордиться красивым особняком или конюшней с породистыми лошадьми. Супруг искренне считал Изабеллу красивейшей женщиной в колонии, подходящей женой не только для родовитого испанского гранда, но даже для самого короля.

Умберто происходил из знатной семьи, впавшей, однако, еще до его рождения в немилость при дворе, а потому юношей был вынужден отправиться в колонии, чтобы восполнить пошатнувшееся фамильное состояние и добыть средства, позволяющие вернуть старинному аристократическому имени былой блеск. И добился своего весьма заурядным и распространенным способом: в двадцать два года женился на богатой вдове, которая была ровно вдвое его старше. Умберто не повезло: супруга благополучно прожила в новом браке четверть столетия, так что полновластным владельцем огромного капитала, нажитого ее первым мужем, гачупино, помогавшим вице-королю в спекуляциях и махинациях с зерном, маркиз стал только к сорока семи годам.

Главным правилом Умберто было: что бы ни случилось, следует всегда и во всем – и в одежде, и в разговоре, и в манере держаться, и в образе жизни – оставаться настоящим аристократом. Испытывая высокомерное презрение к торговле и не имея к тому же ни малейшего представления о том, как делаются деньги, он мудро предоставил заниматься делами своей первой супруге. Под приглядом этой женщины они шли неплохо, но после ее смерти, и особенно после того как маркиз вступил в новый брак с очаровательной Изабеллой, заметно пошатнулись. Неудачные капиталовложения, вкупе с собственными проигрышами и расточительностью молодой супруги, привели к сокращению доходов и самого состояния, но Умберто, разумеется, не обсуждал эти вопросы с Изабеллой, ибо настоящему аристократу не пристало говорить с женой о столь низменных материях. Тем паче что новоиспеченная маркиза все равно понимала в делах еще меньше, чем он.

– Ты восхитительна, дорогая, – сказал супруг Изабелле. – И дело не в наряде. Ты осталась бы красивейшей женщиной в колонии даже в лохмотьях.

– Ты так добр, Умберто. А что, ювелир уже прислал мне то ожерелье? Я хотела бы надеть его завтра вечером.

При упоминании о драгоценностях маркиз поморщился: опять Изабелла вводит его в расходы. Но вслух сказал лишь:

– Его доставят mañana, завтра.

Умберто жестом велел служанке удалиться и, когда та ушла, напыжившись, заявил:

– Мне жаль, что подобный hombre дерзает просить тебя о встрече. Я, конечно же, разделался бы с ним на поле чести, всадив наглецу в грудь пулю, но ты ведь знаешь, вице-король запретил испанцам марать руки нечистой кровью.

Изабелла вздохнула.

– Все это так странно. Сначала Хуан был блестящим кабальеро, а потом вдруг сделался пеоном. Ну что ж, на все воля Божья... Скажи, дорогой, а у тебя есть на примете ювелир, который мог бы сделать алмазные сережки под стать этому моему ожерелью?

Великий день наконец настал. Подкупленная служанка передала сеньоре маркизе записку, и Изабелла ответила, согласившись на свидание. Бумага сохранила запах ее розовых духов, всколыхнувший воспоминания о славных днях в Гуанахуато... о роскошной карете и мелодичном смехе... и о том Хуане де Завала, знатном кабальеро, горделивом принце paseo.

Бруто, чтоб тебе вечно гнить в аду, и пусть молот Сатаны раз за разом плющит тебе яйца!

Впрочем, нет, и на смертном одре я буду молиться о том, чтобы мне самому хоть на несколько минут позволили заняться этим старым подлецом.

Место для встречи Изабелла выбрала за городом, на склоне холма Чапультепек, в нескольких часах езды от центра столицы. Название Чапультепек означало на варварском языке ацтеков «Холм Кузнечиков». Оттуда, с высоты в пару сотен футов, открывался удивительный вид на Мехико: город был как на ладони со всеми его дамбами и каналами, соборами и бесчисленными церквями, роскошными особняками и домами поменьше, семинариями, мужскими и женскими обителями и двумя огромными, тянувшимися через равнину, акведуками.

Некогда на холме стоял языческий ацтекский храм, а ныне его место занимал летний дворец вице-короля, хотя все знали, что на самом деле это крепость, возведенная для того, чтобы правителю колонии было где укрыться, если политический климат сделается слишком «жарким».

Направляясь к месту свидания, я размышлял о муже Изабеллы. Побывав в Испании, я проникся глубоким уважением к ее культуре и вообще всему тому, что она дала колонии. Но мое уважение относилось к народу, а не к правителям или родовой аристократии. С этими последними у меня были особые счеты. Сначала гачупинос в колонии ни за что ни про что превратили меня в отверженного, а затем, уже очутившись в Испании, я насмотрелся на вероломное и трусливое поведение местной знати, озабоченной исключительно сохранением своих богатств, в то время как простые люди отважно и бескорыстно, чуть ли не голыми руками, сражались с захватчиками не на жизнь, а на смерть. Словом, я полностью избавился от какого-либо почтения к высшим классам общества. Так вот, что касается мужа Изабеллы... Из разговоров в гостинице и на улицах я уяснил, что маркиз являлся типичным образчиком знатного испанца, полного тщеславия и претенциозного высокомерия. Мне ли было не знать таких людей, ведь в бытность свою гачупино я вращался с ними в одном кругу. Рассказы о чванливости дель Мира напомнили мне историю о двух гачупинос, чьи экипажи встретились на узкой, не позволявшей проехать им одновременно, аллее, где оба и застряли, поскольку каждый требовал, чтобы другой свернул в сторону и дал ему дорогу. Друзья приносили им еду, доставили даже одеяла и подушки, а два этих испанских петуха терпеливо ждали в своих колясках, норовя пересидеть один другого. По прошествии пары дней эта история приобрела широкую известность, и праздные зеваки стали стекаться толпами, чтобы поглазеть на знатных упрямцев. Наконец, после того как эта бессмыслица продолжалась пять дней, в дело вмешался лично вице-король. Он приказал им развернуться и разъехаться в разные стороны, одновременно и с равной скоростью.