Гэри Дженнингс - Ярость ацтека

– Это кровь бандитов? – спросил Лизарди.

– Да нет, скорее невинных агнцев.

После того как мы затащили оба трупа в ближайшие кусты, взгляд мой невольно устремился на тот холм, с которого спустились разбойники.

– И чего ты туда пялишься, хотел бы я знать? – тормошил меня Лизарди. – Надо поскорее отсюда убираться, а не таращиться невесть куда. Не приведи бог, появятся путники, а то и альгвазилы.

– Мне кажется, что они там.

– Кто? Альгвазилы?

– Да нет. Жертвы этих подонков. Должно быть, незадолго до нашего появления разбойники убили и ограбили каких-то бедолаг, но не успели поделить добычу.

Я не ошибся. Мы нашли два трупа на вершине холма: несчастных посадили спиной к деревьям, связали и перерезали им глотки.

– Священники, – сказал я и перекрестился.

– Нет, – поправил меня Хосе, – это монахи из ордена вифлеемцев: братство, известное своим искусством врачевания. Правда, я думаю, что в глазах Господа они точно такие же священнослужители, как и любые другие.

Мы с Лизарди встали на колени. Он предложил прочесть заупокойную молитву, и я присоединился к нему, припомнив все, что знал. Церковника, как я уже говорил, из меня не вышло и выйти не могло, но, как и все в колонии, я был воспитан в твердом убеждении, что священники – это ходатаи перед Богом, отмаливающие наши грехи. И убийство служителя церкви – страшное преступление против Господа.

– А их много, этих... как ты их назвал?

– Вифлеемцев? Нет, немного... – Лизарди пожал плечами. – Во всяком случае, меньше, чем монахов других орденов или священников. Они прибывают из Испании, по нескольку лет занимаются миссионерской работой среди ацтеков, а потом их сменяют другие. Вифлеемцы – умелые врачеватели, которые (как сын медика, увы, я должен это признать) знают свое дело гораздо лучше, чем лекари-миряне.

Я потер подбородок.

– Сеньор Книжный Червь, а ведь если мы наденем их рясы, то вполне можем сойти за вифлеемцев. Я смотрю, эти бедняги с перерезанными глотками такие же бородатые, как и мы.

– К чему ты клонишь? По-твоему, надев рясы, мы сможем выдавать себя за монахов? Да нас мигом разоблачат!

– «Veni, vidi, vici», – как говорил Юлий Цезарь. – Я не был силен в латыни, но это высказывание Цезаря крепко засело у меня в памяти. – Разве мы с тобой оба не обучались в семинарии? Кроме того, ты сам сказал, что вифлеемцы – это не настоящие священники, что они только с виду на них похожи. Думаю, стоит рискнуть.

Я хлопнул Лизарди по спине.

– Вот что, брат Хосе, давай снимем рясы с этой парочки и выстираем их в реке, пока кровь не засохла. По пути в Долорес ты можешь обучить меня всяческой там алхимии и прочим трюкам, которые использует при лечении твой отец. Почем знать, может, кто-то и обратится к нам за медицинской помощью.

Поскольку наше внезапное появление помешало бандитам разделить добычу, мы нашли в багаже монахов еду, вино, свежее белье, несколько экземпляров Библии, какие-то медицинские снадобья и, что нас особенно обрадовало, мыло. Мы как следует вымылись в реке, отстирали кровь с ряс и развели костер, чтобы просушить одежду и приготовить еду.

На ночлег мы расположились в стороне от дороги, на небольшом холме, с которого можно было наблюдать, не появятся ли альгвазилы, а на следующее утро встали в прекрасном настроении: так приятно снова почувствовать себя людьми. Облачившись в чистую одежду и сытно позавтракав, мы продолжили свой путь в Долорес.

Лизарди был в своем репертуаре и принялся наводить на меня критику:

– У тебя чистокровный конь, на таких скакунах монахи не ездят. Моя лошадь еще туда-сюда, на худой конец сойдет, но лицам духовного звания более подобает путешествовать на мулах. Кстати, те два мула, на которых ускакали бандиты, скорее всего, раньше принадлежали убитым вифлеемцам. Нам нужно обменять лошадей на мулов, чтобы не вызывать подозрений.

Мой товарищ был прав, но я ни за что не отказался бы от Урагана, даже если бы за мной гнался лично верховный альгвазил и даже если бы сам дьявол предложил мне за него самую красивую на свете женщину... Еще чего не хватало: менять Урагана на мула. Поэтому я возразил:

– Если за нами погонятся альгвазилы, мне потребуется Ураган. – И ухмыльнулся Лизарди, пояснив: – Чтобы отвлечь их, пока ты будешь спасаться.

– Допустим. Но с какой стати ты отказываешься от сандалий, которые мы сняли с монахов, и настаиваешь на том, чтобы носить сапоги кабальеро?

– Управлять таким скакуном, как Ураган, в сандалиях невозможно. Он слушается только шпор.

Среди вещей монахов мы обнаружили два седельных вьюка со всякого рода лекарскими штуковинами, снадобьями и инструментами, и Лизарди, несколько лет ассистировавший своему отцу и малость разбиравшийся в медицине, покачиваясь в седле, разбирал содержимое вьюков.

– Смотри. – Он показал мне склянку. – Монахи используют этот эликсир для очищения ран. Он известен как aqua feu, «огненная вода» и, помимо всего прочего, осветляет волосы. Мы можем усеять шкуру твоего коня светлыми пятнами: станет пегий, и чистопородность не будет так бросаться в глаза.

Совет показался мне дельным, и с помощью лекарского зелья мы так разукрасили Урагану шкуру, что его, при всей его стати, можно было принять за беспородного конягу.

– А в этой стеклянной трубочке находится ртуть, то самое драгоценное вещество, которое от твоего имени продавал на рудники для добычи серебра твой покойный дядюшка. – Лизарди показал мне круглую стеклянную трубку толщиной с палец и длиной с мужскую ступню. – Эта штуковина называется термометром Цельсия. Его вставляют пациенту в рот и ждут приблизительно десять минут. Если ртуть поднимается выше вот этой отметки, тридцать семь градусов, то у человека лихорадка.

– Лихорадка? А что это значит?

– Это значит... – он пожал плечами, – что пациент болен.

– Так любой дурак без всякого термометра может догадаться, что человек болен. Ясно, что здоровый к лекарю не пойдет.

Осуждающе покачав головой – мол, что с тобой говорить, – Лизарди извлек из мешков другие предметы.

– Это хирургический секатор, – он поднял инструмент с двумя ручками, сильно смахивавший на большие садовые ножницы, – а это пила для костей.

– Разве убитые монахи были цирюльниками?

– Нет, просто многие лекари занимаются хирургией. И мой отец в том числе.

Я промолчал, но про себя подумал, что кто бы ни занимался хирургией, монахи или цирюльники, эта практика опасна и во всех отношениях сомнительна. По моему разумению, операции уносили ничуть не меньше жизней, чем сами раны, и я, например, ни за что не взялся бы разделывать живых людей, словно добытых на охоте оленей.

– Скальпели рассекают плоть, а при помощи жгутов останавливают кровотечение, – продолжил объяснения Лизарди, поочередно показывая мне набор острых металлических лезвий и ремни, которыми можно было перетянуть руку или ногу.