Антуан де Вааль - Валерия. Триумфальное шествие из катакомб

Только один человек во всем лагере не принимал участия в общей радости – Гордиан. Лежа в своей палатке на подушке, облокотясь на опущенный на стол сжатый кулак, смотрел он пристально и мрачно перед собой. Перед ним стояли нетронутыми бокал душистого вина и ваза с драгоценными плодами.

– Служить посмешищем из-за безбородого мальчишки, ради собаки-христианина! – произносил он со злостью. – Предсказания жертв и знаки гадания с презрением бросить в сторону, чтобы на место бессмертных богов Рима поставить трижды проклятое имя назарянина во главе легионов! Нет, император, нет! Ты не победишь этим знаменем. Гордиан заступится за своих богов, и на окровавленных полях брани среди трупов твоих воинов я буду праздновать торжество вечных над галилеянином!

Час спустя из покоев Гордиана вышел раб в дорожном платье: он прокрался осторожно в темноте ночи мимо палаток и взвился, как кошка, через палисадник, служивший укреплением лагеря. В одежде его было зашито письмо, адресованное на имя главнокомандующего находившихся в североитальянских стоянках легионов Максенция.

Изнурительный зной лета сменился оживляющей прохладой; обильный дождь оросил иссохшую почву римских деревень и заставил расти везде по полям очаровательную пышную зелень: наступила вторая весна и обвила своими венками корзины, наполненные осенними плодами.

После торжества в праздник Медитриналий (11 октября), на котором впервые пробовали новое вино, и, два дня спустя, в праздник фонтанов, в день которого источники и колодцы украшались цветами, радостные возгласы поселян проводили римлян с их вилл.

Перебрался также в свой дворец и префект города Арадий Руфин со своей супругой Сафронией и дочерью Валерией; дворец этот находился на вершине Colimontium недалеко от Литерана. Эта часть города служила в то время местопребыванием знатнейшей аристократии, и дворцы Мария Максима, Валерия Арадия, Симаха и других превосходили один другого величиной и великолепием.

Арадий Руфин вступил на военное поприще при Максимилиане и Констанции Хлоре; Константин и Максенций были в юношестве его соратниками. Позже он попал в Никомедию ко двору Диоклетиана, где и женился на дочери одного короля вассалов, Торорта из Босфора, – Сафронии. Так как Торорт и семья его были христиане, то жених должен был обещать будущей супруге своей полную свободу исповедания, и Руфин честно сдержал свое обещание. Сам он, во всяком случае, как старый патриций, оставался верен служению богам, возвеличившим Рим, хотя воспитанный в Ново-Платоновской школе смотрел на многобожие как на символ различных качеств и деяний единого высшего существа.

Его брак был освящен рождением трех сыновей и одной дочери; мать воспитала их всех в христианском учении. Для супруга это не оставалось тайной, однако он надеялся, что школа и жизнь просветят, по крайней мере, его сыновей; он доверил их Лактанцию Фирмиану, которого Диоклетиан призвал в 301 году из Африки как учителя красноречия. Руфин не подозревал, конечно, что Лактанций вскоре после принятия этой должности сделался христианином. Позже сыновья его вступили на военное поприще, и теперь двое из них служили в войсках короля Лициния на отдаленной восточной границе империи, третий же умер славной смертью на поле сражения.

В кровавом преследовании Диоклетиана были пощажены Сафрония и дети ее благодаря заступничеству ее мужа-язычника. Когда весной 305 года Диоклетиан сложил корону, Руфин возвратился из Никомедии в Рим, где его честолюбию представлялись блестящие надежды. Действительно, Максенций, который в 306 году сделался монархом Италии, передал своему прежнему соратнику, по порядку, многие влиятельные должности, а в начале 312 года назначил его даже префектом города и тем вручил ему высшее управление делами города. Если честолюбие Руфина нашло удовлетворение в этом назначении, то супруге его оно причинило боязливые заботы и глубокую печаль. Она боялась не только внезапного низвержения с такой высоты под владычеством тирана, но и видела в этом исполнение своего страстнейшего желания – склонить когда-нибудь мужа к христианству.

В начале своего правления Максенций положил конец преследованию христиан и старался различными способами заслужить благорасположение римского народа. К сожалению, это хорошее начало продолжалось только до тех пор, пока после преступного восстания против своего собственного отца его владычеству грозила опасность извне. Когда же завоевание Египта полководцем Руфом и раздор между другими императорами, а особенно смерть императора Галерия в мае 311 года освободили его от боязни за надежность присвоенного престола, он сбросил маску, и Рим с содроганием и ужасом видел теперь ежедневно увеличивающиеся примеры жестокости, жадности и постыднейшего сластолюбия, с которыми тиран преследовал язычников и христиан. Во время обнаруживающегося в 311 году голода он кричал своим солдатам: «Смелей! Вперед! Расхищайте все!» Так как народ роптал вследствие этого, и крича о хлебе, собирался вокруг дворца, Максенций приказал своим солдатам рубить толпу и таким образом навсегда утолить их голод. Чрезмерно увеличенные и с неумолимой строгостью собираемые подати шли частью на содержание войска, частью же на очень дорогие роскошные постройки; еще не был окончен новый цирк на Аппиевой улице, как император начал уже на главной площади постройку храма в честь своего умершего сына Ромула. Притесняя с такой жестокостью римский народ, Максенций старался в то же время держать в руках знать посредством конфискации имущества и боязни попасть в тюрьму. Особенно христиане должны были узнать ненависть императора. Уже в 310 году умер мученической смертью папа Марцелий; его преемник Евсевий был в следующем году сослан в Сицилию, где вскоре после того и умер. Только политический расчет по отношению к Константину останавливал тирана от возобновления прежнего кровавого эдикта Диоклетиана против христиан.

В первые дни своего возвращения в город Руфин должен был привести в порядок множество запущенных дел, требовавших его присутствия в префектуре с утра до вечера. Он отдыхал только вечером, разговаривая со своею женою и дочерью. Шестнадцатилетняя Валерия, младшая из его детей, была чрезвычайно прелестное и грациозное создание; черные волосы обильными локонами окружали ее овальное, с нежными чертами лицо, и в глубоких глазах ее светилась чистая, полная детской непорочности, душа. Она обладала пылким умом и необыкновенной силой воли, почему и была радостью и гордостью своего отца, нежно любившего единственно еще оставшееся ему дитя.

Однажды вечером Руфин застал свою жену крайне серьезно настроенной. Напрасно спрашивал он о причине, напрасно старался развеселить Сафронию, которая чувствовала себя удрученной необъяснимым беспокойством. Когда после ужина раб поставил на стол корзиночку превосходного красного винограда и Валерия, подняв одну из кистей, с детской радостью любовалась ее величине и красоте, серьезно настроенная Сафрония начала в необыкновенно торжественных словах говорить по этому поводу: