Конрад Мейер - Амулет. Святой. Паж Густава Адольфа

У дверей на первом этаже мне пришлось пройти через большие лужи крови. Портной лежал убитым, его жена и его четверо детей, кучкой свалившись у очага, спали сном смерти. Даже маленький пудель, любимец дома, убитый, лежал рядом с ними. Запах крови наполнял дом. Поднявшись по последней лестнице, я увидел, что моя комната открыта, ветер хлопал полуразбитой дверью.

Убийцы, найдя мое ложе пустым, не долго пробыли там, бедная обстановка моей комнаты не обещала им добычи. Несколько книг, бывших у меня, разорванными валялись на полу, в одну из них я спрятал письмо дяди, когда меня застал Боккар; оно выпало оттуда, и я взял его. Всю мою наличность я еще с путешествия носил на себе в поясе.

Я уложил Гаспарду на постель, где она, бледная, казалось, дремала, и, стоя рядом с ней, размышлял, что предпринять. Она была одета невзрачно, в платье служанки, вероятно, потому, что хотела бежать вместе со своим приемным отцом. Я был в мундире швейцарской гвардии.

Дикое отчаяние охватило меня при мысли о преступно пролитой дорогой и невинной крови.

– Прочь из этого ада! – вполголоса сказал я про себя.

– Да-да, прочь из этого ада! – повторила Гаспарда, открывая глаза и приподнимаясь на ложе. – Мы не можем оставаться здесь. Бежим через первые же ближайшие ворота.

– Подожди, – возразил я. – Тем временем настанет вечер, и сумерки, быть может, облегчат нам бегство.

– Нет, нет, – решительно сказала она, – ни мгновения я не останусь в этой луже! Что нам до жизни, если мы можем умереть вместе!.. Пойдем прямо к ближайшим воротам. Если на нас нападут и захотят оскорбить меня, ты заколешь меня и убьешь двух или трех из них, тогда мы, по крайней мере, не умрем неотомщенными. Обещай мне это.

Немного подумав, я согласился, так как и мне казалось лучше во что бы то ни стало положить конец беде. Убийства могли вновь начаться, а ворота по ночам охранялись тщательнее, чем днем.

Мы отправились в путь, медленно идя рядом по пропитанным кровью улицам, под синим безоблачным небом.

Беспрепятственно мы достигли ворот.

Под воротами, перед дверью в помещение караула, стоял, скрестив на груди руки, лотарингский воин с повязкой Гизов, устремивший на нас свой острый взгляд.

– Странные птички, – засмеялся он. – Куда направляетесь, господин швейцарец, с вашей сестричкой?

Нащупывая рукоять моего меча, я подходил, решив пронзить ему грудь, ибо я устал жить и устал лгать.

– Клянусь рогами сатаны! Вы ли это, господин Шадау? – сказал лотарингский капитан, при последнем слове понижая голос. – Войдите, здесь вам никто не помешает.

Я взглянул ему в лицо, стараясь вспомнить его. В памяти моей всплыл образ богемца, моего бывшего учителя фехтования.

– Да-да, это я, – продолжал он, прочитав по моим глазам мои мысли, – и, как мне кажется, я здесь кстати.

С этими словами он увлек меня в комнату, и Гаспарда последовала за нами.

В душном помещении на скамье лежали два пьяных солдата, игральные кости и стакан валялись рядом с ними на полу.

– Вставайте, собаки! – рявкнул на них капитан.

Один с усилием поднялся. Капитан схватил его за руку и вытолкал за дверь, говоря:

– На смену, негодяй! Ответишь жизнью, если кто-нибудь пройдет!

Другого, только издавшего хрюкающий звук, он сбросил со скамьи и ногой толкнул под нее, где тот продолжал свой мирный храп.

– Будьте любезны, господа, присядьте! – И жестом любезного кавалера он указал на грязное сиденье.

Мы сели, он придвинул сломанный стул, сел на него верхом и, облокотившись локтями на спинку, начал развязным тоном:

– Теперь поболтаем! Мне ясно, в чем дело. Вам нечего объяснять мне. Вы хотите пропуск в Швейцарию, не так ли? Я почитаю для себя честью отплатить вам услугой за любезность, с которой вы в свое время показали мне вюртембергскую печать, зная, что я знаток этих дел. Рука руку моет. Печать за печать. Теперь я могу помочь вам ею.

Он пошарил в бумажнике и вытащил несколько бумаг.

– Видите, как человек осторожный, я на всякий случай попросил милостивейшего герцога Генриха выдать мне и моим людям, нанесшим вчера визит адмиралу, нужные для проезда бумаги. Предприятие могло оказаться неудачным. Но святые смилостивились над добрым городом Парижем. Один из пропусков – вот он – выдан на имя отставного королевского швейцарца, Фурьера Коха. Возьмите его, он даст вам возможность свободно проехать через Лотарингию до швейцарской границы. Это, стало быть, в порядке. Что же касается дальнейшего пути с вашей красоткой, с которой я без лести вас поздравляю, – и он поклонился Гаспарде, – то прекрасная дама вряд ли хороший пешеход. Я могу уступить вам поэтому двух кляч, одну даже с дамским седлом, ибо я сам любим и катаюсь обыкновенно вдвоем. Вы мне дадите за это сорок золотых гульденов наличными, если у вас есть при себе столько, в противном случае я поверю вам на честное слово. Они, правда, немного загнаны, ибо мы сломя голову мчались по приказу в Париж, но до границы они еще продержатся.

Он крикнул в окошечко конюшенного мальчика, бродившего у ворот, и приказал ему спешно седлать.

В то время как я отсчитывал ему на скамье деньги, почти всю мою наличность, богемец сказал:

– Я с удовольствием слышал, что вы оказались достойным своего учителя фехтования. Мой друг Линьероль все рассказал мне. Он не знал вашего имени, но по его описанию я сразу узнал вас. Так вы закололи Гиша? Черт возьми, это не пустяки. Я никогда не ожидал от вас такой прыти. Правда, Линьероль думает, что вы немножко защитили себе грудь панцирем. Это на вас непохоже, но, в конце концов, каждый спасает себя как может.

Гаспарда сидела при этом разговоре безмолвная и бледная. Лошадей привели, богемец, от прикосновения которого она вздрогнула, по всем правилам искусства помог ей сесть в седло, я вскочил на другого коня, капитан поклонился нам, и, спасенные, мы помчались с гулким топотом под ворота и по грязному мосту.

Две недели спустя в свежее осеннее утро я поднимался с моей молодой женой на последнюю возвышенность горного кряжа, отделяющего Франш-Конте от Невшательской области. Поднявшись на хребет, мы пустили наших лошадей на траву, а сами сели на скалу.

Перед нашими глазами открывался широкий мирный вид, залитый утренним солнцем. У наших ног светились озера Невшательское, Муртенское и Бильское; вдали тянулась свежая зелень возвышенности Фрибурга с красивыми линиями холмов и темной каймой лесов; задний план представляли только что начавшие очищаться от облаков вершины гор.

– Так эта прекрасная страна – твоя родина и наконец-то земля евангелическая? – спросила Гаспарда.

Я показал ей сверкающую слева на солнце башенку замка Шомон.

– Там живет мой добрый дядя. Несколько часов еще, и он примет тебя в свои объятия как любимое дитя! Здесь внизу, у озер, евангелическая страна, а там, где ты сможешь различить вдали шпили башен Фрибурга, там католики.