Мередит Маран - Зачем мы пишем. Известные писатели о своей профессии

Задолго до того, как я начал писать, я любил рассказывать истории и удерживать внимание аудитории. Южане склонны к этому. Уже в восемь лет, сидя у костра в летнем лагере среди ровесников-бойскаутов, я пересказывал им своими словами народные легенды и страшные сказки с привидениями. Я не был силен в спортивных играх, но мог завладеть их вниманием с помощью своей фантазии. Думаю, так я учился обретать чувство собственного достоинства.

Писательство для меня – не развлечение. Я еще могу подурачиться в самом начале, когда фильтрую материал, но непосредственный процесс работы над текстом уже другой – для меня в нем есть что-то леденящее, поскольку возникает неверие в собственные силы. Я воспринимаю это так, будто долго выкладываю мозаику на руках, на коленях, помещаю цветные кусочки на нужные места, но знаю, что до завершения всей картины очень далеко. Я заставляю себя сохранять самодисциплину во время рабочего процесса, и это мне удается только благодаря знанию, что в конце работы я обязательно испытаю удовольствие. Обычно я встаю где-нибудь – в прошлом году это был большой зал Сиднейского оперного театра! – и читаю вслух отрывок, над которым долго мучился; в вознаграждение я получаю внимательную тишину и взрывы смеха. Мы снова все вместе сидим на том бревне вокруг костра.

Не хочу сказать, что у меня не бывает восхитительных минут, когда я смотрю на отдельный абзац и понимаю, что добился своего, доведя его до максимального изящества и прозрачности, – тогда я начинаю танцевать джигу и кружить по комнате. Суть в том, что я не позволяю себе двигаться дальше по тексту, пока не испытаю этот момент счастливого удовлетворения от написанного. Возьмите любой учебник литературного мастерства – вы найдете совет выделить в тексте все сомнительные места и довести их до ума позже. Я с трудом следовал этому правилу даже в конце семидесятых, когда печатал роман на машинке под копирку и гнал на бешеной скорости главу за главой для очередного номера газеты. Сегодня я не представляю жизни без компьютера и текстового редактора, дающего автору возможность доводить текст до совершенства, – я теперь занимаюсь этим до бесконечности, и рабочий процесс очень замедлился. В лучшем случае я напишу страницу-другую в день. Я хочу, чтобы люди читали мои тексты в таком же темпе, с каким они бегут по лесу, поэтому мне нужно убрать все лишнее с пути читателя. На это требуются время и силы. Многие предполагают, что если текст читается легко и быстро – значит, и автор писал его легко и быстро. О, если бы это было правдой.

Сомерсет Моэм однажды сказал, что предъявлял три требования к своим произведениям: ясность, простота и благозвучие. Этими словами все сказано о моих собственных целях, хотя, пожалуй, на первое месте я поставил бы благозвучие . Текст для меня находится на том же уровне, что и музыка.

Обычно люди считают, что знаменитые писатели богаты. Я знаю таких, кому хватает доходов от книг, но большинству авторов все-таки приходится, как и всем остальным, изрядно суетиться, чтобы поддерживать необходимый уровень существования.

Я создал ту жизнь, которую всегда хотел для себя: у меня есть муж, есть дом, – но я отнюдь не купаюсь в богатстве. За тридцать пять лет я написал десять романов, что сегодня позволяет мне иногда вести весьма симпатичную праздную жизнь – что само по себе уже является благом – и спасло меня от рабства ежедневной службы. Но что особенно мне дорого и близко: моя гомосексуальность – то, чего я когда-то больше всего боялся в себе, – стала основой моего успеха. В этом отношении я доверился интуиции. Еще три десятилетия назад в издательском бизнесе вдоволь хватало знакомых, советовавших мне заканчивать с моими гомосексуальными заморочками. Тогда было принято держать все в тайне, и обретенная мною откровенность рассматривалась как помеха – даже в профессиональная плане. Мать однажды призналась, что она была счастлива, когда я обрел внутреннюю свободу, но ей страшно думать, насколько это может помешать моему литературному делу. «Ты не понимаешь, – ответил я, – это и есть мое дело».

Нас, открытых гомосексуальных художников, в те времена было немного, и на моем пути встретились удивительные люди, ставшие и друзьями, и наставниками. Замечательные писатель Кристофер Ишервуд и художник Дон Бакарди. Английский художник и фотограф Дэвид Хокни, которому я однажды позировал. Потрясающий английский актер Иэн Маккеллен, советовавшийся со мной перед тем, как публично заявить о своей ориентации. Мне приносили огромное удовлетворение встречи с читателями, говорившими мне, что «Городские истории» изменили их жизни и помогли увидеть красоту и величие мира. Думаю, я смог это сделать, поскольку писал о нормальных живых персонажах: гомосексуалах, гетеросексуалах, сомневающихся, – и все они получились людьми интересными и достойными.

Миссис Пикок была преподавателем литературного английского языка в средней школе. Похожая на сказочную маленькую птичку, она неприкрыто и даже вызывающе демонстрировала абсолютно пристрастное отношение к талантливым, по ее мнению, ученикам. Она нам преподавала около четырех лет и открыто выделяла троих из класса: Энн Тайлер, Рейнолдса Прайса [29]и меня. Позже, когда она умерла, каждый из нас отдал дань ее памяти.

Все мы, по просьбе миссис Пикок, должны были приготовить небольшой отрывок из любого произведения английской литературы и представить его школьной публике в виде небольшой театрализованной сценки. Тему можно было выбрать тоже любую. Я выбрал тему «сон». Поставил на сцену древнегреческую колонну, сделанную мною из коробок из-под мороженого и клеящейся бумаги. Оделся во все белое и прочитал отрывок из «Макбета» про сон, избавляющий от забот, а закончил стихотворением Альфреда Теннисона «Вкушающие лотос», которое якобы обладает усыпляющим эффектом. Миссис Пикок, благослови ее душу, продемонстрировала эту особенность, притворившись спящей после моего выступления.

Мой литературный путь был и долгим, и медленным. Я вел сатирическую колонку в Daily Tar Heel, студенческой газете Университета Северной Каролины. Мои образ мысли и стиль выражения представляли собой гремучую смесь, замешанную на творчестве Арта Бухвальда и Уильяма Бакли-младшего [30]. Среди университетского люда я считался консерватором, чем очень гордился мой отец. Ну что же, это был мой способ хоть немного порадовать родителей, ведь я знал, что когда-нибудь мне придется посвятить их в свою глубокую тайну – и тогда им будет очень тяжело.

Какое-то время мне пришлось брести, спотыкаясь и падая, по дороге юридического образования. Отец-юрист все для меня распланировал заранее, и я был обречен работать в его юридической фирме. Я считался лучшим на нашем факультете, что давало мне право – пока однокурсники зубрили основы юриспруденции – гулять по центру нашего городка Чапел-Хилл и смотреть фильмы Феллини. В конце концов, после первого года учебы я взглянул правде в глаза. Я не хотел тратить еще два года на юридический факультет, но более всего я не хотел провести свою жизнь, занимаясь адвокатской практикой. Поэтому я просто ушел с экзамена по праву справедливости и в возрасте двадцати двух лет закончил свою так и не начавшуюся юридическую карьеру.