Мейсон Карри - Режим гения. Распорядок дня великих людей

«Когда я пишу книгу, я с утра собираю себе сухой паек и прячусь на четыре-пять часов в хижине возле балки, – писал в 1981 г. американский эколог [129]и эссеист в ответ на вопрос поклонников о его манере работать. – Между книгами я беру отпуск на несколько месяцев, и тогда главным моим грехом становится меланхолическое безделье, пока я не вернусь к работе. Жить с писателем нелегко: если он не работает, он несчастен, когда работает – одержим. Во всяком случае так происходит со мной».

С утра Эбби «разогревался», куря сделанную из кукурузного початка трубку и отвечая на пару писем. Усесться за работу ему было непросто. «Ненавижу обязательства, сроки, работать под гнетом, – писал он своему редактору. – Хотя, с другой стороны, люблю получать деньги авансом и только под давлением и могу работать».

Виктор «был серьезным и вдохновенным художником, – пишет Джереми Треглоун в опубликованной в 2004 г. биографии Притчетта, – но в первую очередь он был профессиональным писателем и чрезвычайно гордился тем, что этим ремеслом зарабатывает себе на жизнь». Чтобы заработать литературным ремеслом, британский эссеист и автор коротких рассказов строго придерживался постоянного расписания. По утрам он часов в семь или в половину восьмого неторопливо заваривал чай для себя и жены и приносил его в постель вместе с утренними газетами. Поборовшись с кроссвордом в Times , он возвращался на кухню и готовил себе завтрак – единственную за день еду, которую он готовил: обычно яйца, бекон и подгорелый тост, а жене наливал еще чашку чая. Умывшись, Притчетт наконец удалялся в свой кабинет, к которому приходилось подниматься по крутой лестнице на четвертый этаж – подальше от шумной лондонской улицы.

Прежде всего он раскуривал трубку, а по мере того, как шли часы, груда обгорелых спичек вокруг него все росла. Он писал на старой разделочной доске, примостив ее на подлокотники кресла и удерживая бумаги на месте переплетным зажимом. Он работал все утро напролет и около часа спускался в столовую выпить мартини и пообедать. Возвращался к кроссворду, а затем с часок дремал в библиотеке, снова заваривал чай и отправлялся за покупками в соседние магазины. До ужина (в 19.00) он обычно успевал втиснуть еще пару часов работы и довольно часто работал также после ужина до отхода ко сну. Его слова об Эдуарде Гиббоне вполне применимы к нему самому: «Рано или поздно все великие люди делаются одинаковыми – они работают и не могут остановиться. Не теряют ни минуты. Это так угнетает!»

По свидетельству Льюиса Дэбни, из всех известных литераторов-алкоголиков его эпохи Уилсон был единственным, кто пил без ущерба для работы. А уж пить Уилсон умел. Этот критик и эссеист с готовностью опрокидывал в себя все, что под руку подвернется, включая самогон и даже чистый спирт, хотя и предпочитал пиво Molson и Johnnie Walker Red Label. Поэт Стивен Спендер вспоминает, как «в Принстонском клубе он заказывал шесть мартини и выпивал их подряд». Тем не менее похмельем Уилсон не страдал и почти не нуждался во сне. В девять утра он неизменно возвращался к работе и до трех-четырех часов дня трудился с коротким перерывом на обед – ел он прямо за письменным столом. «Нужно установить себе на день цель и придерживаться ее, – пояснял Уилсон. – Я стараюсь написать шесть страниц». (Это были удлиненные листы бумаги, он заполнял их карандашом и со временем увеличил норму до семи страниц.)

Основная выпивка начиналась вечером, хотя Уилсон мог пропустить глоток виски, чтобы начать или преодолеть трудное место. Он не только сочинял шесть или семь страниц текста, но и находил ежедневно время на то, чтобы ответить на письма и вести дневник, где помимо набросков для прозы и эссе описывал во всех физиологических подробностях свои сексуальные отношения с женщинами. (Уилсон сменил четырех жен и бесчисленное количество любовниц и ухитрялся нравиться женщинам, несмотря на малопривлекательную внешность – он был невысокий и толстый.) Он не желал тратить время на темы, которые его не привлекали, и хотя всю жизнь бился с нуждой, мог гордиться, что даже для заработка не писал о том, к чему был равнодушен. «Писать то, что тебе интересно, да еще ухитриться получить за это деньги от издателей – тут требуется расчет и немалая ловкость».

[130]

«Я бы мог писать тексты для рекламы дезодорантов или для наклеек на бутылочки кетчупа, если бы это понадобилось, – сказал Апдайк в интервью Paris Review в 1967 г. – Чудо превращения зарождающейся идеи в мысль, мысли в слово, а слов в чернила, металл, печатные буквы, всегда будоражит меня».

Большую часть своей писательской жизни Апдайк снимал небольшое помещение над рестораном в центре Ипсвича, штат Массачусетс, и там писал каждое утро по три-четыре часа, успевая создать в среднем три страницы за день.

«К полудню снизу проникали запахи пищи, но я старался продержаться еще около часа, прежде чем полз вниз, одурманенный сигаретами, за своим сэндвичем», – вспоминал потом Апдайк. В интервью 1978 г. он более подробно описывал свой распорядок дня:

«Я стараюсь писать по утрам и переваливаю за полдень, поскольку и сам я, и моя жена – “совы”. Просыпаемся мы, что удачно, одновременно, и с полчаса спорим о том, кому первому читать газету. Около 9.30 я прибегаю к себе в “офис” и пытаюсь заняться творческим проектом. Затем – довольно поздний обед, а остальная часть дня как-то сама собой расходуется. В жизни писателя, как и в жизни профессора, много деловых мелочей, которые, в общем-то, и необязательны, однако, если их не делать, вскоре весь стол окажется завален бумагами. Приходится отвечать на письма и проводить переговоры, хотя я стараюсь свести и то и другое к минимуму. В отличие от некоторых моих коллег я никогда не писал по ночам и не верил, будто надо ждать вдохновения, потому что отлынивать от писательства так приятно, что едва начнешь потакать себе, рискуешь никогда уже не вернуться за стол. Итак, я стараюсь быть прилежным и аккуратным – точно дантист, который каждый день в определенное время включает бормашину, – и у меня тоже есть выходной. По воскресеньям я не работаю, а также иногда беру отпуск».

В другом интервью он сказал, что старается посвящать книге, над которой работает, не менее трех часов ежедневно, чтобы не забыть, о чем, собственно, пишет. Раз навсегда принятый распорядок дня, по его мнению, «не позволяет сдаться».

Эйнштейн эмигрировал в Соединенные Штаты в 1933 г., получил должность профессора в Принстонском университете и работал там до 1945 г. День его в Принстоне проходил очень просто. Между девятью и десятью утра он завтракал и просматривал газеты. Примерно в 10.30 отправлялся на работу – в хорошую погоду пешком, а в плохую за ним заезжала машина из университета. Он работал до часа, к половине второго возвращался домой на обед и чашечку чая, после чего продолжал свои занятия дома, принимал посетителей и разбирал корреспонденцию, которую его секретарь подготавливала к этому часу. Ужинали в 18.30, после чего ученый продолжал работать и отвечать на письма. При всей своей скромности Эйнштейн пользовался в университете большой известностью, причем не только за свои открытия, но и за свою рассеянность и небрежную внешность. Ленясь ходить в парикмахерскую, Эйнштейн отпускал длинные волосы, кроме того, он считал излишним носить подтяжки и носки. На пути в университет или домой его нередко подкарауливали местные жители, желавшие лицезреть великого физика. Коллега рассказывал: «Эйнштейн по малейшей просьбе соглашался сфотографироваться с чьей-то женой, детьми или внуками и обменивался с зеваками несколькими приветливыми словами, после чего он двигался дальше, покачивая головой и приговаривая: “Опять старого слона танцевать заставили!”»