Эндрю Зерчер - Двенадцать ночей

– Это мир людей, – продолжил он, – загнал нас внутрь горы, это мир людей сломал нам станок, выбросил челнок, раздавил рог и сжег старинную нить. Кое-кто называл меня кровавым, иные безжалостным, но не я разогнал фантазеров, не я рассеял по свету духов правой стороны; моя рука, если она и была к этому причастна, послужила лишь орудием мира людей.

Он помолчал, чтобы эта невероятная логика невероятным образом дошла до духов.

Кэй посмотрела на Вилли, спрашивая глазами, не слишком ли долго это продолжается; но его лицо было наклонено вниз, взгляд был словно потерян в серых дугах орнамента, струившихся по каменному полу между скамьями.

– Все истории уже написаны, – прокричал Гадд, – и нет ничего нового под солнцем! Великое дерево мертво, и вся листва на нем засохла! Болота, пустоши и горные края, где некогда рыскали наши рыскуны, осушены и распаханы. Для чего нам ходить теперь известными путями земли, напоминая неблагодарным о том, о чем они предпочли забыть? Даже мысль такая должна быть для нас унизительна. Иные думают, что нам следует беречь прошлое, быть музейными хранителями нашей исчезнувшей славы; но ради кого нам восстанавливать нашу великую библиотеку? Ради кого вновь увешивать наш громадный зал гобеленами? Нам самим в этом точно нет надобности.

– Нет, – проговорил Гадд. Он расхаживал теперь по залу между своим местом в задней его части и табуреткой в центре, где сидела, все сильней тревожась, Кэй. Он для этого явился сюда из горы? Это и есть ловушка, которая ей сейчас привиделась? Вилли не поднимал головы, он сидел, отвернувшись от станка, и рассеянно вертел в пальцах челнок. Кэй перевела взгляд на Флипа, который – странное дело – сиял, будто был посвящен в какую-то неизвестную пока что ей шутку. А где папа? За окнами и так уже скудный дневной свет – другого освещения в зале не было – мерк, словно только и ждал появления Гадда. Он молча ходил сейчас по залу между скамьями, вглядываясь в лица духов по обе стороны, вызывая своих противников на возражения. Что, приехали в Вифинию ради Невесты? – требовали ответа его глаза. Что, и правда поверили в эту детскую сказку, поддались минутному увлечению?

– Станок, говорят, снова построен – но кем построен и для чего? Да, вот он стоит перед нами, и я этому рад, хорошо, что мы встретились под его внушительной сенью. Но что мы получим от его грандиозной рамы, кроме добавочного утомления для рук? Я слыхал, что рог возвращен. Я слыхал, что челнок выковыряли с морского дна. Я слыхал про ключи, про плоды-раковины, про подземные листочки и цветочки – я чего только не слыхал! И зачем все это? Чтобы стать рабами пустых церемоний, отдать себя во власть чересчур плодовитой, мертворождающей бесплодности? Чтобы распахнуть двери гробницы и сгинуть в ней?

Внезапно Гадд грозными шагами покрыл половину зала, подошел к Кэй и направил толстый палец-обрубок прямо ей в лицо. Из-за его малого роста их глаза были почти на одной высоте. Она отпрянула от его искривленных губ, испугавшись, что он плюнет теперь и на нее. Но вместо этого он заговорил, обращаясь к ней и впервые сегодня понизив голос:

– Ты ведь не больше моего веришь россказням про плоды-раковины и про причины-следствия. Уж я-то тебя знаю. Тебе известно, что находится под Домом Двух Ладов. Ты видела скульптуры на стенах. Ты видела алтарь. Ты знаешь, как и я, что тот дом построен на огромной и всепоглощающей могиле. На смерти – вот на чем он построен. А через ту дверь, – он повернулся и, снова крича, обращался теперь к Вилли, который сидел молча, со склоненной головой, – нет обратного хода! – Он вновь повернулся к Кэй и глумливо произнес, чуть ли не запихивая слова ей в горло: – В той ночи нет звезд – один мрак.

Кэй вдруг показалось, что в горле только сухой песок; живот скручивало и скручивало узлами.

– Но у нас есть выход, альтернатива. Мы можем управлять нашими историями. Мы можем их формировать , придавая им рыночный вид. Мы можем их продавать . Надо ли нам идти обратно в Каменоломни? Нет, не надо. Стоит ли нам возвращаться внутрь горы? Нет, не стоит. Давайте запрем ее, запечатаем. Отлично. Но место, где мы сейчас находимся, – не больше наш дом, чем те скалистые пустоты, потому что мир людей его забыл, вышвырнул его за дверь в бездонную могилу бесполезной истории, и если мы тут останемся – если, я хочу сказать, мы останемся тут в таком виде, – то провалимся в могилу вместе с ним!

Гадд, стоявший очень близко от Кэй, сделал паузу, чтобы его слова произвели должный эффект. Затем приглушенным голосом, наверняка еле слышным в дальних частях зала, он завершил свою речь:

– Иные из вас, возможно, удивлены, что я здесь. Вы имели основания думать, что я не дам нашим правосторонним ретроградам себя заманить грошовыми сказками. Возможно даже, вы полагали, что я готовлю свой побег. Но я слишком уважаю Достославное общество, чтобы считать его пассивным придатком усохшей, увядшей философии. Вы нечто большее, нежели игрушки пресыщенных, больных воображений. Как бы то ни было, я рад, что мы снова здесь, что мы собрались в нашем старинном доме, что при этом соблюдены все наши игрушечные ритуалы. Давайте же решим раз и навсегда, что оставим этот путь. Давайте сформируем новое Тканьё, лучшее Тканьё, более эффективное Тканьё, более успешное, процветающее Тканьё. Сделаем же это – и закроем за собой эти двери навсегда.

Гадд замолчал, стоя на месте, и все духи по обе стороны зала сидели безмолвно – возможно, каждый ждал, что выскажется его сосед. Там, где до появления Гадда духи свободно подавали голос, теперь, с отчаянием заметила Кэй, улыбки погасли, живые взгляды потускнели, глаза потупились. Застывшие гримасы духов левой стороны еще больше затвердели. А Вилли все смотрел вниз, все крутил в рассеянности челнок. Тем временем Гадд тихо прошел обратно в дальний конец зала. Там стоял стул – простой, обыкновенный стул. Кэй удивилась, что не обратила на него внимания раньше. Мясистой рукой Гадд взял его за спинку и потащил, царапая каменный пол, пока не добрался до самых низких, самых скромных сидений духов левой стороны. Там он поставил стул и встал перед ним.

– Я все сказал, – промолвил он напоследок и сел.

Долгое молчание Тканья, которое последовало за этими словами Гадда, казалось еще более глухим, чем каменное безмолвие голых стен в концах зала, вздымавшихся от пола до дубовых балок наверху. Кэй боролась с подступающей паникой – а тишина между тем длилась, Вилли бездействовал. И тут внезапно из уст духа, сидевшего в трех шагах от ее табуретки, раздалось пугающее, створаживающее кровь:

– В цари его!

В сердце Кэй вместе со страхом взбухала ярость: крик не просто раздался, его подхватили – сначала двое-трое, потом пятеро, потом два десятка, и вот уже сотни духов это скандируют, причем все более и более дружно. Полнейший ужас, разочарование, отчужденность – вот что испытывала Кэй, сидя на своей табуретке и начиная сдуваться под давлением этого крика. Долго она не смела поднять глаз от пола, даже мельком взглянуть на Вилли или Флипа; а когда наконец взглянула, лучше бы она этого не делала.