Питер Леранжис - Семь чудес и временной разлом

Марко повернулся ко мне, осветив мне лицо фонарем. Я указал на свою маску: «Света нет».

С каждой минутой ситуация становилась все хуже.

Вместе с Марко, который держался рядом, мы опустились назад на дно желудка. Касс указал на телевизор и помотал головой. «Я больше никогда не буду так делать», – беззвучно пообещал он. Мудрое решение. Когда тебя проглатывает чудовище, последнее, чего тебе захочется, это его злить.

Но что же нам было делать?

Мои часы показывали 3:18. Через одну минуту у нас начнет заканчиваться кислород.

Мы трупы.

Трупы. Трупы. Трупы. Трупы.

Никто никогда не узнает, что с тобой случилось. Ни мама на острове. Ни папа в Греции. Ни Эли на Атлантиде. Никаких прощаний. Ничего.

Мой разум решил в этот раз не включать оптимиста. Я попытался заглушить все мысли или хотя бы сосредоточить их на решении великой задачи «Как Выбраться из Желудка». Такому на уроках биологии не учат. В желудке происходит переваривание. Переваривание – это процесс поглощения пищи ради поддержания работы кровеносной системы, дыхательной системы, выделительной системы (о последней я предпочел серьезно не задумываться). Все это, насколько я помнил, происходило при помощи выделяемой желудком кислоты.

Кислота!

Я оглянулся по сторонам. Лучи от фонарей моих друзей скользили по стенкам желудка. Он оказался полон всякого рода мусора – кроме телевизора я разглядел рыболовные сети, деревянную ловушку для ловли омаров, детскую коляску…

Детская коляска?

Все это, должно быть, упало в море с кораблей и лодок. Но если желудок должен был переваривать, почему ничего из этого не растворилось в кислоте?

Почему не растворились мы?

Касс, лихорадочно замахав руками, указал на стенку желудка прямо над нами. Эта часть была круглой и темнее остальных стен, и внизу нее был еще один клапан-сфинктер.

У меня засосало в моем собственном желудке, когда я представил, куда он вел. Потому что, пройдя желудок, остатки пищи превращаются… Ну, в ту нехорошую штуку, о которой в приличном обществе упоминать не стоит.

Мне очень не хотелось закончить свою жизнь в качестве этой штуки.

Элоиза вдруг начала плавать в странной позе – с заведенной за спину левой рукой и поднятыми вверх сведенными вместе пальцами. Я сообразил, что она изображала рыбу со спинным плавником. По всей видимости, акулу.

На секунду я решил, что Элоиза сошла с ума. Пока я не посмотрел на Касса. Тот беззвучно произнес какое-то слово, которое я сначала принял за «Китай». Может, они оба сошли с ума? Видимо, сегодня был День, Когда Уильямсы Сходят с Ума. Но когда я подплыл к нему ближе, я понял, что он говорит не «Китай».

А «Иона».

Как Иона и кит. Как тот пророк, которого то ли проглотило, то ли не проглотило какое-то чудовище, которое могло быть, а могло и не быть китом, но могло быть и акулой. А акулы очень крутые существа, потому что являются представителями одного из немногих видов, сохранившихся с доисторических времен. Ученые обожают их за их странности.

Я попытался припомнить, в чем именно заключались эти странности. Элоиза нам рассказывала.

Желудки акулы работают как хранилища. Все, что попало внутрь, может оставаться там практически вечно. Они могут выбирать, что переварить, – и процесс переваривания происходит во втором желудке.

Хранилище.

Вот где мы были. Что бы ни произошло со стариком Ионой, мы находились в утробе какого-то доисторического чудовища. И что-то мне подсказывало – мы обладали куда большей питательной ценностью, чем телевизор. Что, вполне вероятно, предполагало Путешествие во Второй Желудок. Где мы и найдем нашу кислотную ванну.

На этот раз Касс подставил к подбородку кулаки и распрямил пальцы. Одновременно с этим он открыл рот и высунул язык. До меня не сразу дошло, что он изображает рвоту.

Отлично.

Я красноречиво помотал головой: «Нет!» Маска, полная рвоты, нам сейчас ничем бы не помогла. Но он продолжал повторять свою пантомиму, прибавив к ней новое движение – показывал пальцем наверх.

Рвота. Чудовище.

Пока я отчаянно соображал, что он имел в виду, мимо него, все еще изображая акулу, проплыла Элоиза.

Рвота. Акула.

Что ж, если нам предстояло раствориться во втором желудке, почему бы напоследок не поиграть в шарады в дружеском кругу? Я страшно потел, меня разрывало между желанием расхохотаться до потери сознания и зарыдать как младенец. Но Марко поплыл к телевизору. В нынешнем моем состоянии я бы не удивился, если бы ему удалось настроить показ старой «Улицы Сезам».

Рвота. Акула. «Улица Сезам».

О.

Бесполезно колышущая масса на месте моих мозгов наконец включилась в работу. Здесь была какая-то связь, я точно это знал. Я попытался припомнить, что еще говорила Элоиза тогда, в Доме Вендерса.

Что там было про то, что попадает в желудок? Если оно начинает раздражать акулу, она это просто… буэ-э-э! Выплевывает прямо изо рта. Ее желудок работает по типу гигантской резиновой рогатки. Круче ничего не бывает.

Я посмотрел на Элоизу. Она поймала мой взгляд и улыбнулась.

У нас получится. Я знал. У меня была идея, но на сто процентов безумная. Что еще никогда нас не останавливало.

Я еще раз взглянул на часы – 3:19. Конец. Я помолился, чтобы Фарук предусмотрела для нас немного воздуха про запас.

Я рванул к Марко так быстро, как мог, и схватил его за руку. Под водой маневрировать куда сложнее, чем на суше. Я заставил его поплыть за мной и поводить головой по сторонам, освещая желудок. Этот телевизор был похож на тот старый агрегат, который стоял у моих бабушек и дедушек, когда еще не существовало плазменных панелей. То есть он лежал тут непереваренным довольно давно.

Мне нужно было узнать, что еще здесь было. Мне нужно было узнать обо всем.

Пока мы разглядывали складки на дне желудка, я позволил Песне гептакиклоса затопить сознание. Она становилась все громче.

Там.

На первый взгляд можно было подумать, что ткань между дном желудка и его стенкой всего лишь припухла, как если бы здесь вскочил гигантский прыщ. Но она светилась.

Когда мы подплыли ближе, мои подозрения подтвердились – что-то светилось под тканью . Что-то круглое.

Касс и Элоиза держались позади нас. Я даже не стал на них оглядываться. Мне необходимо было сконцентрироваться, потому что меня начало клонить в сон. Кислород заканчивался.

Октопус. Так называется небольшой кругляш размером с ладонь, предусмотренный на случай чрезвычайных ситуаций. Я схватился за него, повернул и сделал глубокий вдох. Еще один. После чего знаком показал остальным, чтобы они сделали то же самое.

Затем я вытащил нож и занес его над выпуклостью, под которой скрывался наш последний локулус.

Резко опустив руку, я проткнул ткань и вскрыл «прыщ».