С. Гроув - Стеклянная карта

– Можете говорить, – сказал ему хронометрист.

– Я стою перед вами, – негромко начал Шадрак, – не в качестве картолога или исследователя, но просто как житель нашего с вами Нового мира. – Он чуть помедлил, потратив две драгоценные секунды на паузу, с тем чтобы заставить аудиторию ловить каждое слово. – Есть один великий поэт, – продолжал он, не повышая голоса, – с которым, по счастью, мы знакомы благодаря его наследию. Он родился в Англии в шестнадцатом веке, до Разделения. Его стихи учат в школах, его слово зажгло свет в душах многих людей… Но из-за того, что его отчизна ныне пребывает, насколько нам известно, в двенадцатом столетии, этот человек еще не появился на свет. Может быть, он не родится вообще. В таком случае его уцелевшие книги обретут особую ценность, и тогда нам – именно нам! – выпадет честь сохранить его творчество для грядущих поколений, чтобы оно не исчезло навсегда из этого мира. Так вот… – Шадрак вновь сделал паузу и обвел глазами притихший зал, – этот великий поэт написал: «Ни один человек не является островом. Каждый – часть материка, частица целого. Если море уносит крупинку, Европа оскудевает… Смерть каждого человека уменьшает меня, ибо неразрывна моя связь с человечеством» [1].

Мне нет нужды убеждать вас в истинности этих слов. Мы знаем из опыта: это правда. После Великого Разделения мы сами наблюдали упадок нашего мира, от которого океаны времени отрывали куски. Распалась Испанская империя, Северные территории провалились в доисторический период, Европа была целиком отброшена в далекое Средневековье, иные же части мира оказались вовсе в неведомых эпохах. И все это произошло, можно сказать, недавно – менее ста лет назад. Потери еще памятны и свежи.

Моя бабушка по отцу Элизабет Элли – близкие называли ее Лиззи – жила как раз во время Великого Разделения и видела случившееся своими глазами. Именно ее рассказы о том дне вдохновили меня на то, чтобы стать картологом. Слушая бабушку, я каждый раз думал не об утратах Разделения, но о том, что мы можем благодаря ему приобрести… Нам понадобились годы, даже десятилетия, чтобы понять: расколовшийся мир способен исцелиться. Теперь нам доступны отдаленные эпохи, не страшны невообразимые временные барьеры… и это нас обогащает. Мы уже освоили новые технологии, соприкоснувшись со знаниями иных тысячелетий, и вышли на другой уровень понимания времени. Торговля и общение с жителями сопредельных эпох были выгодны для нас во всех смыслах. И конечно же, мы что-то давали в ответ.

Мой добрый друг Артур Уимс из «Атлас пресс», – продолжал Шадрак, показывая публике изящную книжицу в кожаном переплете, – напечатал работы Джона Донна, чтобы с ними могли ознакомиться люди за пределами нашей эпохи. И подобный обмен знаниями через века отнюдь нельзя считать завершенным, ибо Новый мир нами разведан лишь в малой его части. Вообразите же, какие дивные сокровища, имеют ли они финансовое… – тут он метнул острый взгляд на парламентариев, – научное либо литературное выражение, таятся за пределами нашей эпохи! Неужели вы в самом деле без сожаления позволите морю все это смыть?.. Друзья мои, собратья-бостонцы, ни в коем случае нельзя этого допустить! Мы терпимы, как заявляет мистер Миддлс, и действительно прилежные труженики. И о нас не скажешь «остров». Мы – часть великого целого и должны поступать соответственно!

Время на часах истекло как раз в тот момент, когда Шадрак шагнул вниз с возвышения. Хронометрист, явно тронутый его словами, с некоторым опозданием ударил в колокол, одиноко прозвеневший в тишине палаты представителей. София вскочила на ноги и громко захлопала. Слушатели, точно проснувшись, последовали ее примеру – Шадрак вернулся на свое место под настоящий гром аплодисментов. Майлз наградил его увесистым шлепком по спине. Предыдущие ораторы сидели с каменными физиономиями, однако вопли одобрения, которые неслись с галерки, свидетельствовали о том, что речь Шадрака была всеми ясно услышана.

– Он здорово говорил, правда? – спросила София.

– Чудесно! – не переставая хлопать, ответила толстушка. – А сам-то до чего хорош… – добавила она в пространство. – Я просто под впечатлением! Очень-очень надеюсь, что этого довольно. Четыре минуты – разве это время, когда каждая секунда на вес золота?

– Я знаю, – сказала София. Она глядела сверху вниз на Шадрака, совершенно забыв про жару.

Парламентарии между тем удалились в совещательную комнату для принятия решения. София посмотрела на часы, спрятала их обратно в кармашек и приготовилась к долгому ожиданию.

В воздухе густо пахло влажной шерстью и арахисом, купленным заседателями у уличных торговцев. Некоторые выходили глотнуть свежего воздуха, но вскоре возвращались. Никому не хотелось пропустить момент, когда комиссия вернется и объявит свое решение. Предполагались три возможных исхода. Парламентарии могли вовсе не прийти к соглашению, рекомендовать один из планов к доработке или немедленно принять какой-то из них к исполнению.

София посмотрела на часы за ораторской кафедрой. Оказывается, было уже почти десять часов, то есть полдень. Она глянула вниз – проверить, пришел ли Шадрак, но в это время члены парламента начали выходить из совещательной комнаты.

– Возвращаются, – сказала она соседке.

Несколько мгновений внизу шла суета: присутствовавшие торопливо занимали покинутые места. Потом в зале настала полная тишина.

Глава палаты приблизился к возвышению, держа в руке листок бумаги. У Софии непроизвольно свело мышцы живота. Если бы парламентарии решили не предпринимать никаких решительных действий – на чем, собственно, Шадрак и настаивал, – для объявления им вряд ли понадобилась бы бумажка…

Выступающий прокашлялся.

– Члены парламента, – начал он нарочито медленно, подчеркивая тем самым, что ему-то за время выступления платить не приходится, – вынесли предложенные мероприятия на голосование. Пятьдесят один голос против тридцати девяти был подан за немедленное принятие к исполнению… – тут он снова закашлял, – Патриотического плана, выдвинутого мистером Рупертом Миддлсом…

Он говорил еще, но дальнейшего никто не услышал. Потрясенная София пыталась осмыслить случившееся. Она поправила на плече ремешок сумочки, встала и перегнулась через балконное ограждение, ища глазами Шадрака, однако его поглотила толпа. Люди вокруг выражали дружное негодование и швыряли в парламентариев что под руку попало. Вниз летели хлебные корки, стоптанные туфли, огрызки яблок… и, конечно, сыпался дождь арахисовых шкурок. Разъяренная толпа напирала с такой силой, что Софию прижали к деревянным перилам, и девочка схватилась за них, всерьез опасаясь, как бы ее не спихнули за край.