Питер Леранжис - Семь чудес и ключи времени

Самый большой из всех. Он перебрался через горный хребет и теперь несется напролом сквозь джунгли. Красные чудовища – грифоны – подобно злобным шершням окружили его, то и дело ныряя для очередной атаки и безостановочно крича. Но он прыгает на своих мощных лапах, хватает одного из крылатых раздражителей прямо в воздухе и ломает ему шею. Я отворачиваюсь, а он ждет, когда придавленная лапой туша птицы-льва затихнет.

Он не должен меня заметить. Поэтому я бегу прочь. Пока до меня не доносится голос.

Я знаю его. Он принадлежит моему брату.

Мы одного возраста, но совершенно не похожи. Я злюсь на него, но не знаю почему. Он зовет меня, предлагает спастись вместе с ним.

С неба, едва не снеся мне голову с плеч, падает огненный шар. Для брата путь к спасению отрезан. Но я вижу иной путь: выжженная тропа в джунглях, ведущая на другую сторону хребта. Я кричу ему и указываю на нее. Его имя срывается с моего языка, но я не слышу его.

А теперь я уже и не вижу брата. Где он? Я слышу его голос позади. Затем слева. Справа. Спереди. Я кручусь на месте, не зная, что делать и как быть.

Далеко впереди я замечаю огромное чудовище, в его зубах зажата голова птицы-льва.

Оно идет за мной.

– Нет! – это первое произнесенное мной слово, которое я действительно слышу.

Чудовище смеется, а с его челюсти капает кровь.

– Дже-е-ек… – говорит оно.

– Не-е-ет!

– Джек! – разрывает темноту чей-то голос. – Это был сон, Джек! Ты жив и здоров, и это явь! С возвращением!

Мои глаза распахнулись. Я увидел ритмично пищащие жидкокристаллические мониторы с линейными графиками и капельницы. На какую-то секунду мне пришла в голову мысль, что я вновь в Бельвиле и все произошедшее было всего лишь ночным кошмаром.

Но голос принадлежал профессору Бегаду, одетому в белый лабораторный халат. Седовласая доктор Бредли с субмарины поправляла одну из капельниц.

– Что слу чилось? – спросил я.

– Случились твои первые процедуры, – ответила доктор Бредли. – Они были незапланированные, но необходимые после того, как ты потерял сознание в Доме Вендерса.

– Тебе было видение, – сказал Бегад. – Наступление первых симптомов невозможно предугадать, поэтому после прибытия ты находился под постоянным наблюдением.

– Да неужели?! – возмутился я.

Профессор Бегад улыбнулся:

– Рубеж пройден, Джек. Теперь мы сможем назначать последующие процедуры с точностью до минуты. Больше ничего страшного с тобой не случится. Скоро ты получишь свое расписание.

– Да я прямо счастливчик, – пробормотал я, борясь со слабостью во всем теле и с трудом сев на постели. Мне вспомнился музей. – Я… почувствовал что-то… В том здании…

– Да, – кивнул Бегад. – Другие тоже это почувствовали. В меньшей степени, но, возможно, потому, что они пробыли здесь дольше тебя. Для Избранных материальные свидетельства Древнего мира – нечто вроде канала связи с прошлым. Будто прошлое и настоящее сливаются.

– Я видел, как то чудовище двигалось, – сказал я.

Бегад наклонил голову:

– Другие этого не видели. С их точки зрения ты просто закричал и упал. Они очень обеспокоены.

– Почему они ничего не видели? – не отставал я.

– Я… я не знаю, – ответил Бегад.

– Я слышал музыку, – продолжил я. – Точнее, не совсем музыку, скорее… зов. Из одной из комнат.

– Ты говоришь о Коллекции Вендерса? – спросил Бегад. – Из одной из комнат… В смысле, из тех, куда можно войти с балкона?

– Да, – подтвердил я.

– Удивительно… – пробормотал Бегад. – Там мы храним самые необычные находки из археологических раскопок доктора Вендерса. Среди нас есть такие, кто верит, что лишь он один знал, где находится сердце Атлантиды. Где должны быть собраны семь локули, чтобы Могущество потерянного континента вернулось. Но его изыскания так и не были завершены. После того как его сын, которому не исполнилось и четырнадцати, умер, горе сломило доктора Вендерса, и он попытался уничтожить все, что успел обнаружить. Его разум и сердце так и не оправились до самой его смерти.

– Не исполнилось и четырнадцати? – переспросил я. – А он не…

– Да, юный Бёрт Вендерс, скорее всего, был Избранным, – сказал Бегад.

Я вновь лег и закрыл глаза. Я все еще слышал – и чувствовал – то, что взывало ко мне из той комнаты.

– То есть… это тоже входит в список наших заданий? Найти место, где локули собирали вместе? Повторить то, чего никто не делал в течение тысячелетий?

– Тебе стоит хорошенько выспаться и принять душ, – мягко заметил профессор. – Это был долгий день.

Остаток ночи я провел в палате.

Не заснув ни на секунду.

– Это обсидиан, – объявил Касс, стоя в комнате Коллекции Вендерса под неярким из-за пыльного окна солнечным светом и вглядываясь в зазубренный осколок камня.

– А при чем тут спиртное? – спросил Марко.

– Обсидиан, а не абстинент [5], придурок! – простонала Эли.

– О! О-о! О-о-о! – дошло до Марко.

Мне чудилось, что мое тело парит. Все вещи в Коллекции Вендерса каким-то непостижимым для меня образом казались живыми. В центре комнаты стоял стол из цельного дуба, на котором аккуратными рядами выстроились стеклянные коробки, полные артефактов. Закрытые панелями из темного дерева стены скрывались за шкафами, забитыми до такой степени, что створки едва выдерживали. Куда бы я ни повернулся, взгляд натыкался на какие-то кости, глиняные черепки, обрывки одежды, предметы искусства. Каждый словно взывал ко мне, нагружая мозг. В каждом хранилось собственное дежа-вю.

Сегодня я чувствовал себя куда лучше. Бегад уверял, что это результат процедур. Остальные, похоже, думали так же. Но недоверие не покидало меня. Да, Эли потеряла сознание, да, со мной тоже случилось нечто вроде приступа. Да, нас увезли за закрытые двери. Но вдруг мы бы пришли в себя и так? Вдруг целью всех этих «процедур» было лишь одно: чтобы мы хорошо себя вели?

И чтобы их россказни казались правдивее.

Я взял из рук Касса камень. Размером он был с ладонь и имел немного странную форму, словно его специально обработали каким-то инструментом. На нем можно было разобрать:

– Как грустно, – сказала Эли.

– Бред какой-то, – заметил Марко.

– Этот камень нашли вместе с Германом Вендерсом уже после его смерти, – пояснил Бегад. – Несколько дней о Вендерсе не было вестей, смерть его сына Бёрта подкосила его. Когда же Герман вернулся, он казался не в своем уме, все что-то бормотал себе под нос. Уверял, что видел сердце Атлантиды. Последователи очень хотели ему верить. Они приложили все возможные усилия, чтобы вернуть ему здоровье, а в процессе пытались в мягкой форме расспросить его. Но всякий раз он просто умолкал и начинал с отчаянием всматриваться в этот камень.