Патрик Карман - Тёмный Эдем. Начало

По экрану пошли помехи, а потом показали, как женщина за рулём обернулась на ребёнка. Они разговаривали, ребёнок хотел освободиться от удерживавшего его ремня и нагнуться за игрушкой. Женщина — мать Кейт, надо полагать, — смотрела то вперёд, на дорогу, то назад, протягивая руку за сиденье.

Кресло снова повернулось, и показался врач, нажимающий на поршень шприца, из длинной иглы которого фонтанчиком выплеснулась пурпурная жидкость.

«О нет! Дело плохо», — подумал я.

Камера задрожала, Кейт вцепилась в подлокотники кресла, но тут же на экране снова появился врач.

«Откуда ему всё это про нас известно?» — спросил я себя.

На это можно было дать три разных ответа.

1) Рейнсфорд долгое время следил за нами и записывал происходящее на камеру, или, что хуже, сам всё это подстроил.

2) Шлем каким-то образом вытягивал воспоминания из Кейт и Бена. Рейнсфорд изобрел способ оживлять эти воспоминания и выводить их на экран.

3) Доктор Стивенс узнала подробности происшедшего вплоть до мельчайших деталей, что-то узнала от родственников, что-то пациенты рассказали сами под гипнозом. Потом эти сцены были воссозданы, чтобы пробудить чувство сильнейшего страха.

Пока врач размахивал хирургической пилой, водя ею по точильному камню, меня мучил главный вопрос: «Зачем вы всё это с нами делаете?» Похоже, врач собирался пилить голову Кейт, но, когда он подошёл поближе, кресло снова повернулось. Пурпурная полоска сбоку экрана росла быстрее, чем в случае с Беном Дуганом. Кейт Холландер окаменела от страха.

Со стороны стены раздался странный звук — как будто кашлял мотор в раскачивающейся на морских волнах лодке. Камера перенеслась в автомобиль, где мать Кейт наклонилась к заднему сиденью и посмотрела на пол. Дорога перед ней завиляла. Потом на ней вырос грузовик.

А после этого — вспышка яркого, мертвенно-бледного света с жутким звуком, который я ни за что не хотел бы услышать снова: словно в бетономешалке с хлюпаньем ворочаются огромные булыжники.

Монитор вернулся к Кейт. Пурпурная полоска доросла до самого верха. Проводки на шлеме ожили. Кейт содрогнулась всем телом, но только на мгновение, а затем замерла.

Свет в пурпурной комнате был приглушён, кресло повернулось в последний раз и остановилось чуть боком, как останавливают велосипед в конце тупика. Единственным звуком в бомбоубежище было моё дыхание.

Кейт не двигалась, но я уже видел подобное и знал, что она не умерла. Совсем нет. Картинка комнаты медленно погасла, экран потух. Я понял, что произошло.

Кейт Холландер исцелилась.

О Кейт я не беспокоился так сильно, как раньше о Бене, и думал, что о Конноре буду беспокоиться ещё меньше. В каком-то смысле эти сеансы терапии походили на видеоигру. В основном я играл в старые игры, такие как «Берсерк», «Донки Конг» [10]и тому подобные, но иногда заходил в комнату Кита, у которого был Xbox (я называл его «смерть-бокс»). Если я не заходил давно, то меня сбивали с толку вид крови, пистолеты-автоматы, разлетающиеся на части соперники и счёт убитых жертв. Но стоило мне посмотреть на это несколько минут, как становилось уже не так неприятно, а через пару часов меня и вовсе ничто не смущало.

Когда исцелился Бен Дуган, я испытал шок и настоящую боль, как будто человека намеренно уничтожили. И я испугался. Если Бен умер, то следующим могу быть я, а я не готов умереть. К тому же эта смерть выглядела мучительной и жестокой.

В случае с Кейт я уже знал, что она не умерла. Да, она испытывала страх, но не в буквальном смысле смертельный. Зрелище отчасти лишилось своей остроты, оно не задело меня эмоционально. Я становился бесчувственным и невосприимчивым к страданиям. То же самое продолжится с Коннором и Алексом. Но когда шлем наденет Мариса, наверное, я всё-таки что-то почувствую?

Может, ко мне даже вернётся то, что у меня забирали эти исцеления.

Пока я ожидал очередного включения мониторов, произошло ещё кое-что важное. И всё потому, что я ужасно скучал.

Я закончил читать повесть «Жемчужина», о которой рассказывал Марисе, и принялся за «Женщину в песках». Но, как уже говорил, читать я не особенно люблю, и это занятие мне надоело. Так как делать было больше нечего, я съел батончик «Clif» и вытряхнул содержимое рюкзака. Чтобы не смотреть на стены бомбоубежища, сидя без дела, я стал выворачивать карманы и проверять их содержимое. В одном маленьком кармашке, застёгивающемся на молнию, я нашел маленький mp3-плеер, который я туда не клал. Это был плеер моего братца, крохотный и старый — единственный, который мог себе позволить мой безденежный брат. Он даже приклеил к нему бумажку для заметок, но она отвалилась и лежала на дне кармана. Когда я захотел её достать, она приклеилась к пальцу.

Я играю в «Берсерк». Желаю удачи. Кит.

Да, он был ещё тем засранцем, но почему-то у меня на глаза выступили слёзы, а в горле запершило, как тогда, по дороге в форт Эдем. Я скучал по его выходкам и попыткам обыграть меня. По дому он всегда ходил в наушниках, слушая классический рок-н-ролл. Он утверждал, что от этого станет умнее. Положив в карман моего рюкзака плеер с заметкой, он хотел по-своему помочь мне, даже если бы ни за что не признался в этом. Как он там без своей музыки? Наверное, ему приходится все дни напролет выслушивать придирки мамы.

На белых наушниках-каплях, которыми был обмотан плеер, виднелись следы серы. Я отсоединил их, положил обратно в рюкзак и взял свои наушники, чёрные и чистые. Если носить их под капюшоном, то не видно, с наушниками я или без, и это мне нравилось. Я натянул капюшон и увеличил громкость.

Первую и вторую песни я не узнал, но третьей шла песня «Detroit Rock City» группы «Kiss» [11]. В ней говорилось о человеке, который со всего размаху врезался в грузовик. Совпадение? Не знаю, но меня поразила неожиданная связь с Кейт и остальными. Я перемотал назад и проиграл песню снова, вслушиваясь в слова, на которые раньше не обращал внимания.

Выйдя в подвал, я подошёл к полкам, где хранились продукты, но свет не включал — хватало того, который падал из бомбоубежища. Один наушник я вынул — на всякий случай, если вдруг войдёт миссис Горинг, — и он болтался у меня на шее.

Я завернул за угол, где располагался электрощит. Здесь было темно, и свет в подвале всё-таки пришлось включить. К тому времени песня закончилась, и я запустил ее снова. Мелодия, довольно посредственная, пробудила во мне огромное разнообразие чувств. Теперь я понимал, почему она нравилась Киту — она помогала ему отгородиться от мира.

Напротив щита находились полки, которые я ещё внимательно не осматривал. На нижней лежал кусок брезента, покрытый пылью и похожий на гигантский бумажный платок. На второй полке стояли старые банки с краской, гвоздями, шурупами и шайбами. До верхней полки было трудно дотянуться, но, похоже, там стояли старые кофейные банки со всякой ерундой, которая мне не понадобится, поддон для масла и коробка для завтрака.