Филип Пулман - Сказки братьев Гримм (сборник)

Сапожник набивал набойки на своей колодке, но замер с молотком в руке, когда услыхал птичью песню; он выбежал на улицу и посмотрел на крышу. Ему пришлось прикрыть рукой глаза, потому что солнце светило очень ярко.

– Птичка, – окликнул он ее, – как ты прекрасно поешь! Я никогда не слыхал подобной песни!

Он забежал обратно в дом и позвал жену.

– Жена, выйди-ка и послушай эту птичку! Это диво дивное!

Позвал он дочь, ее детей, подмастерьев и служанку, и все вышли на улицу и стали с изумлением разглядывать птицу. Ее красно-зеленые перья сверкали, золотое оперение шеи ослепительно блестело на солнце, а глаза сияли как звезды.

– Птичка, – позвал ее сапожник, – спой эту песенку еще раз.

– Ох, нет, – отвечает птица, – просто так я дважды петь не стану. Дай мне те красные туфли, что я вижу на твоем верстаке.

Жена сапожника побежала в мастерскую и принесла туфли, а птичка слетела вниз и схватила их левой лапкой, затем стала летать над их головами и петь:

Потом она улетела прочь, вылетела из города и полетела вдоль реки, держа правой лапкой золотую цепочку, а левой – туфли. Она летела и летела, пока не добралась до мельницы. А колесо на мельнице вертелось: шлеп-шлеп, шлеп-шлеп, шлеп-шлеп! У мельницы сидело двадцать подмастерьев, они обтесывали новый жернов: тут-тук, тук-тук, тук-тук, а мельница снова: шлеп-шлеп, шлеп-шлеп, шлеп-шлеп.

Облетела птица мельницу, уселась на липу, что росла перед мельницей, и запела:

И один из подмастерьев бросил работу и посмотрел наверх.

Еще двое перестали работать и стали слушать.

Еще четверо остановились.

И восемь отложили свои молотки.

Еще четверо стали оглядываться.

Наконец последний подмастерье услышал пение и оставил свое долото, и все вместе стали они улюлюкать, хлопать в ладоши и бросать шляпы в воздух.

– Птичка, – воскликнул последний подмастерье, – это лучшая песня, которую я когда-либо слышал! Но я услышал только последнюю строчку. Спой ее снова для меня!

– Ох, нет, – отвечает птица, – просто так я дважды петь не стану, дай мне мельничный жернов, который вы обтесываете, и я спою тебе еще раз.

– Если бы он только был мой, ты бы получила его в ту же секунду! – сказал подмастерье. – Но…

– Ладно, – сказали остальные. – Если она споет нам еще раз, может забрать его, милости просим.

Взяли все двадцать подмастерьев длинное бревно, подсунули конец под край жернова и подняли его: Эй, ухнем! Эй, ухнем! Эй, ухнем!

Слетела птица вниз, просунула шею в отверстие посередине, надела жернов на себя, словно воротник, взлетела опять на дерево и запела:

Когда она закончила песню, то расправила крылья и улетела. В правой лапке несла золотую цепочку, в левой – туфли, а на шее у нее был мельничный жернов. Она летела и летела назад в дом своего отца.

А в доме за столом сидели в то время отец, и мачеха, и Марлинкен.

И вот говорит отец:

– Знаете, стало мне отчего-то легко на душе. Я чувствую себя так хорошо, как не чувствовал все эти дни.

– Хорошо тебе, – отвечала его жена. – А я вот чувствую себя плохо, словно большая гроза надвигается.

А Марлинкен просто сидела и плакала.

Тут и птичка прилетела. Облетела она дом и уселась на крышу, и сразу отец сказал:

– Не думаю, что я когда-либо чувствовал себя так хорошо. На улице солнышко светит, и у меня такое чувство, что скоро увижу я старого друга.

– Ну, а я чувствую себя ужасно! – говорит жена. – Не знаю, что это со мной. Я вся и мерзну и горю. Зуб на зуб не попадает, а в венах будто огонь пылает.

Трясущимися руками она развязала свой корсет. А Марлинкен сидит в углу и все плачет, да так, что ее платок сделался от слез насквозь мокрым.

А птица слетела с крыши и села на можжевеловое дерево, где всем она была видна, и запела:

Мать прижала руки к ушам и глаза плотно зажмурила. В голове у нее зашумело, а под веками молнии засверкали.

– Жена, погляди-ка! – вскричал отец. – Ты никогда не видала такой чудесной птички! Она поет, как ангел, а солнце так пригревает, и в воздухе запах корицы!

Марлинкен склонила голову к коленям, всхлипывая и плача, и тут сказал отец:

– Пойду-ка я наружу. Хочется мне поближе птичку рассмотреть!

– Нет, не ходи! – закричала жена. – Кажется мне, будто весь дом трясется и горит.

Но отец выбежал на солнечный свет и уставился на птицу, которая продолжала петь:

Пропела она последнюю ноту и уронила золотую цепочку. Та упала отцу прямо на шею и пришлась ему как раз впору, будто специально для него была сделана. Вошел он тут же в дом и говорит:

– Что за чудесная птица! Посмотри, что она мне дала, только глянь!

Жена была слишком напугана, чтобы глядеть. Она повалилась наземь, чепец слетел с ее головы и откатился в угол.

А птица запела опять:

– Нет, я этого не вынесу! Лучше мне под землю провалиться, только бы не слышать этой песни!

И мать снова рухнула наземь, как будто ее оглушили, и стала ногтями пол царапать.

Марлинкен вытерла глаза и встала.

– Пойду-ка гляну, не даст ли мне чего эта птица, – сказала она и выбежала наружу.

Спела это птица и бросила вниз маленькие красные туфельки.

Марлинкен надела туфли и увидела, что они пришлись ей впору. Обрадовалась она, стала плясать, заскочила в дом и говорит:

– Ах, что за чудная птица! Мне было так грустно, когда я отсюда выходила, и смотрите, что она мне дала! Мама, взгляни-ка на эти очаровательные туфельки!

– Нет, нет, – закричала мать. Она вскочила на ноги, а волосы у нее на голове стояли дыбом, будто языки пламени. – Я больше не выдержу! Кажется мне, будто настал конец света! Мне этого не вынести!