Филип Пулман - Сказки братьев Гримм (сборник)

– Гора Сипсак! Гора Сепсик! Гора Спиттелбум! Гора Сизвиз!

Конечно, ни одно из этих имен не подошло. Чем больше он путался, тем становилось ему страшнее, и чем больше он пугался, тем больше путался.

Шло время, и он сломал все ногти, пытаясь найти то место в горе, где открывался выход. Он продолжал выкрикивать названия:

– Гора Сосиска! Гора Снулая кобыла! Гора Сиккапиллидиркус!

И все сокровища, которыми были набиты карманы, его богатый дом, состояние, банковские счета и акции никак не могли ему помочь.

И вдруг с ужасом услышал он снаружи голос:

– Гора Семзи, гора Семзи, откройся!

Конечно! Это было правильное название! И как он мог его забыть?

Гора открылась, перед ним появились двенадцать разбойников.

– Попалась птичка! – сказал самый сильный и злой разбойник. – Наконец-то! Думал, мы не заметили, что ты уже дважды сюда приходил?

– Это не я! Это мой брат! Честно! Это он украл ваши сокровища! Клянусь!

Но что бы он ни говорил, сколько бы ни умолял, все было бесполезно. Сегодня утром он вошел в пещеру целым, а вечером его вынесли оттуда по кускам.

Тип сказки: ATU 676, «Сорок разбойников».

Источник: история рассказана братьям Гримм Людовином фон Гакстгаузеном.

Похожие истории: «Сказка про Али Бабу и сорок разбойников, убитых невольницей» («Арабские сказки»); Итало Кальвино, «Тринадцать разбойников» («Итальянские народные сказки»).

Очевидно, что это – первая часть широко известной арабской сказки из «Тысячи и одной ночи». Это понятно из французского перевода первоначальных арабских текстов, сделанного Антуаном Галланом (1646–1715). Поскольку рукописи «Али Бабы» и «Аладдина» так и не были найдены, есть подозрение, что Галлан сам и написал эти сказки. А итальянская версия Итало Кальвино полностью их повторяет.

Но где же вторая часть? Мне явно не хватает, чтобы разрубленного на куски брата опять сложили в одно целое, чтобы разбойники спрятались в кувшинах, а верная невольница убила их, залив кипящим маслом. Раз Людовик фон Гакстгаузен вместе с Итало Кальвино этого не знали, братья Гримм решили тоже обойтись без этого. Хотя это и неправильно. А «онемечить» некоторые экзотические детали прекрасной сказки Галлана и перевернуть все с ног на голову вообще не составило никакого труда.

Был Хайнц лентяй, и хотя вся его работа состояла в том, чтобы гонять козу на пастбище, каждый вечер, возвращаясь домой, он жаловался.

– Тяжкий это труд, – говорил он, – изо дня в день круглый год гонять козу на луг. Это вам не пустяки, здесь нельзя прилечь и подремать. Нет, нет! Это большая ответственность. Мне каждую секунду приходится следить, чтобы коза не погрызла молодые деревца, или не перелезла через изгородь в чей-нибудь огород, или вовсе не убежала. Никакого спокойствия, и жизни как следует не порадуешься.

Сел он как-то, чтобы собраться с мыслями, а сделать это было легко, так как мыслей имелось немного, и все только об одном – какая же у него тяжелая жизнь. Сидел он долго, глядя в пустоту, как вдруг подскочил и в ладоши захлопал.

– Я знаю, что делать! – воскликнул он. – Женюсь-ка я на Толстой Трине. У нее тоже есть коза, она сможет гонять на пастбище мою козу вместе со своей и избавит меня от этого бремени. Блестящая идея!

Вот Хайнц оторвал свой зад от стула, потащился через дорогу к дому, где жили родители Толстой Трины, и попросил у них руки их добродетельной и трудолюбивой дочери. Родителям не надо было долго думать, так как они уже давно гадали, как бы им от нее избавиться.

«Это птицы одного полета», – подумали они и дали свое согласие.

Вот и стала Толстая Трина женой Хайнца, и каждый день гоняла она пастись обеих коз. Наступили для Хайнца веселые дни, ничего-то не надо было ему делать. Бывало, иной раз и он ходил вместе с ней, но только для того, чтобы еще больше удовольствия испытать оттого, что на следующий день у него выходной.

– Иначе, – говорил он, – я ничего и не почувствую. – Разнообразие придает вкус жизни.

Но и Толстая Трина была не менее его ленива.

– Милый Хайнц, – сказала она однажды, – я тут подумала…

Думать было для нее таким же тяжелым делом, как и для него, поэтому Хайнц понимал, через что ей пришлось пройти, и слушал с большим вниманием.

– О чем? – спросил он.

– Об этих козах, – ответила она. – Они будят нас так рано своим блеянием.

– Золотые твои слова, – подтвердил Хайнц.

– Вот я и подумала, что мы могли бы попросить соседа обменять их на его улей с пчелами. Поставили бы мы улей на солнце в садике позади дома и забыли о нем. Пчел ведь пасти не надо! Они вылетают и находят дорогу к цветам, а затем сами возвращаются домой. И они все время собирают мед, а нам и ничего делать не придется.

– Ты сама до этого додумалась? – удивился Хайнц.

– Да, – скромно ответила Толстая Трина.

– Ну, я думаю, что это чертовски здорово. Правда, правда. Мы не станем откладывать это в долгий ящик. Разве что до завтра отложим. И вот еще что я тебе скажу, – добавил он почти с воодушевлением, – мед гораздо вкуснее козьего молока.

– Да и хранится дольше, – добавила она.

– Ох, Трина, дорогая! Если ты подойдешь сюда, я тебя расцелую.

– Может, чуть позже!

– Ну и хорошо.

На следующее утро они поделились своей идеей с соседом, и тот сразу согласился. Он забрал коз, принес пчелиный улей в садик позади дома Хайнца и Трины и поставил его в солнечное местечко. И пчелы стали неустанно делать свою работу, летая туда-сюда с раннего утра и до позднего вечера, собирая нектар и заполняя улей прекрасным сладким медом. В конце года Хайнц смог накачать полный горшок.

Поставили они с Триной его на полку над кроватью. Только Трина беспокоилась, что залезут воры и украдут его или что в него заберутся мыши и все испортят. Она нашла толстую ореховую палку и положила ее рядом с кроватью. Так она могла дотянуться до нее и прогнать мышей или грабителей, даже не вставая.

Хайнц подумал, что это еще одна замечательная идея. Предусмотрительность жены вызывала в нем восхищение; думы о тех вещах, которые еще не случились, утомляли его. Он вообще никогда не вставал с постели раньше полудня.

– Если рано вставать, то зачем тогда кровать? – говаривал он.

Однажды утром лежали они вдвоем и завтракали, и ни с того ни с сего пришла ему в голову мысль.

– Знаешь, – сказал он, положив гренок на покрывало, – ты, как большинство женщин, сластена. Если будешь продолжать заглядывать в горшок, там ничего не останется. Я полагаю, мы могли бы поменять мед на гуся и гусенка, пока ты его не доела.

– Гуся и гусенка? – спросила Трина. – У нас же еще нет ребенка!

– А это тут при чем?

– Он будет приглядывать за гусями, конечно! Я этого делать не собираюсь. Откуда у меня время бегать за ними?