Евгений Морозов - Интернет как иллюзия. Обратная сторона сети

Мои сомнения в том, что “Фейсбук” и “Твиттер” являются двигателями политических преобразований, не говорят о том, что я не верю в их мобилизационные способности (как решили отдельные критики). Такое неверие действительно распространено в некоторых интеллектуальных кругах. Но я в своей книге открыто хвалю “Фейсбук” и “Твиттер” за их способность мобилизовать людей: “…‘Фейсбук’ стал поистине божьим даром для протестных движений. Было бы глупо отрицать, что новые средства коммуникации могут увеличить вероятность и масштабность акций протеста.”. Или вот: “хотя ‘Фейсбук’ и ‘Твиттер’ способны в считаные минуты приводить в движение миллионы людей…”. И это далеко не все. Я недвусмысленно заявляю, что интернетом можно (и должно) пользоваться для распространения демократии, что его значение гораздо больше, чем считает большинство киберутопистов. Я думал, что из-за подобных заявлений мне невозможно будет приписать своего рода “киберпораженчество”, однако я недооценил творческий потенциал некоторых читателей.

Моя критика “Фейсбука” и “Твиттера” гораздо глубже. Я считаю, что цифровую политическую деятельность не следует оценивать только по эффективности решения задач, которые она сама себе ставит. Такая деятельность оказывает экологический эффект на породившую ее политическую культуру, и поэтому необходимо оценивать ее полезность, исходя из общих целей и ориентации этой культуры. Простой пример: железная дорога может быть чрезвычайно эффективным средством транспортировки людей из точки А в точку Б, однако есть места (например, очаровательная французская или итальянская глубинка), где шум, разветвленная промышленная инфраструктура и суета, которые неизбежно сопутствуют железнодорожному сообщению, могут быть нежелательны, и гораздо лучше бы там ходить пешком, ездить на машине или вовсе на лошади. Делать в этом случае упор на быстроту или низкую стоимость поездки по железной дороге – значит совершенно не обращать внимания на местные условия.

Признавая, что “Фейсбук” и “Твиттер” способны творить чудеса, когда речь идет о сборе денег или распространения информации, я все же думаю, что наша политическая жизнь не ограничивается только этим: есть и другие цели, нужды и ценности. Проще говоря, чтобы точно определить влияние египетских сетевых активистов на развитие демократии в стране, не стоит обольщаться числом манифестантов, требующих отставки Мубарака. Стоит также узнать, смогут ли сетевые структуры, возникшие из технополитики, противостоять экстремистам или сторонникам Мубарака после отставки президента, когда политическая борьба переместится с улиц на избирательные участки.

Я не вижу ничего дурного в том, что состоявшиеся политические группы пользуются интернетом для распространения своих взглядов. Меня беспокоит появление совершенно новых децентрализованных, лишенных лидера структур, которые пользуются выгодами интернета для того, чтобы мобилизовать сторонников – и всерьез считают, что для выхода на политическую арену нет нужды стремиться к централизации, иерархии и конкурентоспособности. (Показательно, что Ваиль Гоним, лицо египетской “революции ‘Фейсбука’”, предпочел учредить НКО и бороться с нищетой силами техники, а не политическую партию, чтобы бороться с бывалыми политиками.) Я придаю “Фейсбуку” большее значение, чем большинство киберутопистов. “Цифровая” политическая деятельность вполне может трансформироваться в полноценную политическую культуру. Но это не обязательно к лучшему, если мы стремимся к устойчивой, долгосрочной демократии, а не просто к кратковременной мобилизации сил. Успехи сетевых активистов в числовом выражении (численность антиправительственных групп в “Фейсбуке”, собранные суммы, опубликованные сообщения) самоценны только в интернетоцентрической Вселенной. Признаюсь, я старомоден. По-моему, единственный показатель, который имеет значение для демократической политики, – способность взять власть в свои руки и удерживать ее ненасильственными методами.

Сумеет ли не имеющая лидера “партия ‘Фейсбука’” успешно справляться с практическими задачами после свержения диктаторов? У меня на этот счет есть сомнения: я сдержанно отношусь к политической жизни и считаю, что она несовместима с децентрализацией; к тому же моя биография несколько отличается от биографий некоторых моих критиков. Я считаю, что революции в Египте и Тунисе продолжаются – они не закончились в момент отстранения диктаторов от власти. Конечно, если выбирать между политикой без лидеров и авторитарной политикой в духе Мубарака, я предпочту первую – уже потому, что опасения по ее поводу могут и не сбыться. Но это не значит, что идея децентрализованной политики – политики без лидеров – должна стать новым эталоном нашей общественной жизни. Как бы то ни было, те, кто думает о демократических преобразованиях в долгосрочной перспективе, имеют привилегию формировать свои политические движения так, как считают нужным. Я по-прежнему уверен, что опора на децентрализованную модель “Ваиль Гоним/‘Фейсбук’”, которую мы наблюдали в Египте, в долгосрочной перспективе может оказаться катастрофической.

Прочие заслуживающие рассмотрения замечания по поводу моей книги можно обобщить так:

1. Действительно ли киберутопизм и интернетоцентризм настолько широко распространены – особенно среди видных экспертов по технологиям, – как я это изображаю?

2. Действительно ли авторитарные правители настолько сообразительные, а западные – настолько недалекие, как я описываю? И почему я уделяю все внимание правительствам, а не “хактивистам” или, например, неправительственным организациям?

3. Действительно ли диктаторы побеждают в борьбе за интернет? Может ли иной набор примеров привести к другому выводу?

Это очень серьезные вопросы. И хотя ответы на многие из них в книге есть, я признаю, что мог сформулировать их яснее.

Один из главных упреков в мой адрес таков. Критикуя киберутопизм, я не привел цитат уважаемых экспертов по технологиям, придерживающихся этих взглядов, и сосредоточился на политологах, высшем политическом руководстве и СМИ. Не является ли тогда моя критика наивным и необоснованным протестом против пустоты современного медиаландшафта?

Признаю, что я отчасти неправ, однако я сознательно концентрируюсь на общественном дискурсе. Во-первых, обращаясь к поп-культуре, чтобы выявить доминирующую идеологию в действии, я следую широко принятому культурологическому подходу (выискивать признаки киберутопизма в заголовках Си-эн-эн ничуть не страннее, чем искать указания на ужасы капиталистического строя в фильмах вроде “Челюстей” или “Чужого”). Как бы то ни было, киберутопизм – это не клуб со свободным членством. Использование мною этого термина для определения некоей ментальной установки по отношению к технике и политике гораздо ближе к тому, как Эдвард В. Саид использует термин “ориенталист”для описания определенного отношения (как осознанного, так и бессознательного) к инаковости и расе, чем, скажем, к обычным ярлыкам наподобие “коммунистический” или “национал-социалистический”, которыми определяют принадлежность к тому или иному политическому течению или институту.