Евгений Морозов - Интернет как иллюзия. Обратная сторона сети

Опасность этого поворота очевидна. Новоприобретенная возможность мобилизации может отвлечь нас от поисков более эффективных способов организации. Дэвис отмечает, что “трудно вдохновить людей на мысли о длительной борьбе, о долгоиграющих движениях, требующих очень осторожных организационных изменений, которые не всегда зависят от нашего умения устраивать демонстрации”. Иными словами, не обязательно мобилизовать сто миллионов человек с помощью “Твиттера” только потому, что это возможно. Это может лишь затруднить достижение более важных целей в будущем. Дэвис пишет: “Интернет – это невероятный инструмент, но он может внушить нам, будто мы можем мгновенно создавать движения… по образцу доставки фаст-фуда”.

Возможно, иранское “Зеленое движение” в 2009 году достигло бы большего, если бы организаторы последовали совету Анжелы Дэвис. Хотя уникальная децентрализация сетевых коммуникаций позволяла иранским манифестантам успешно обходить цензуру и распространять информацию за пределами страны, она же не позволила членам движения действовать обдуманно или, по крайней мере, согласованно. Когда же дело дошло до совместных действий, тысячи групп в “Фейсбуке” не сумели сплотиться. Иранская твиттер-революция погребла себя под валом собственных твитов. Цифровая какофония оказалась слишком сильна для того, чтобы кто-либо предпринял решительные действия и повел за собой массы. Иранский обозреватель в блоге заметил с горечью: “Протестное движение, не имеющее правильных отношений с собственными лидерами – не движение. Это не более чем уличный бунт вслепую, который прекратится быстрее, чем вы можете себе представить”. Социальные медиа только добавили неразберихи: казалось, что информация поступает отовсюду, не до конца было понятно, контролирует ли кто-либо происходящее. “Камеры сотовых телефонов, ‘Фейсбук’, ‘Твиттер’… казалось… торопят события. И не было времени обсудить, что все это значит – чего хотят протестующие, готовы ли они умереть. Движение набирало скорость, и никто по-настоящему не знал, куда оно движется”, – вспоминал молодой иранец, который участвовал в манифестациях в 2009 году, был арестован, а после под псевдонимом Афсанех Мокадам опубликовал обо всем этом книгу.

То, что интернет дает всем возможность руководить, не означает, что никто не должен подчиняться. Нетрудно представить себе, как любое протестное движение может попросту распылиться благодаря легкости коммуникации. Когда любой человек в состоянии послать твит или оставить запись в “Фейсбуке”, он скорее всего так и поступит. Вал посланий только увеличит информационную перегрузку и может затормозить реакцию тех, кто их получает, но это соображение почему-то не всегда принимают в расчет.

Недостаток большинства господствующих интерпретаций цифровой политической деятельности заключается в том, что они чересчур утилитарны (рассматривают вопросы вроде: “Сколько еще кликов – или просмотров, или подписей – в “Фейсбуке” я получу, если потрачу больше денег, времени, помощников?”) и часто не придают значения культурной “подкладке” политики. То, что “Фейсбук” позволяет нам достичь цели X , не так впечатляет, если ее достижение с помощью “Фейсбука” подменяет деятельность Y , которая может оказаться важнее в долгосрочной перспективе. Например, даже при наличии микроволновой печи и замороженных полуфабрикатов, экономящих время, немногие из нас прибегают к этому решению, когда устраивают вечеринку, в частности потому, что в приготовлении пищи, ее поглощении и общении есть нечто, что важнее, нежели экономия времени или денег. Оценка качества жизни предполагает нечто большее, чем простое сложение эффективного и вычитание неэффективного: нужно еще и четкое понимание того, какие ценности важнее в определенном контексте отношений между людьми.

Если авторитарный режим может пасть под напором группы “Фейсбука” (где бы ее участники ни протестовали – в Сети или на улице), значит, это был не совсем авторитарный режим. Цифровая политическая деятельность чаще приносит плоды поздно, чем рано. В долгосрочном плане доступность таких мобилизационных возможностей начинает влиять на глубоко укорененные политические структуры и обычные политические процессы в обществе (авторитарном или нет – все равно). Задача, с которой сталкивается любой человек, пытающийся оценить возможное влияние интернета на совокупную эффективность массовой политической деятельности, во-первых, предусматривает выделение черт и деятельности, существенных для успеха борьбы за демократию в определенной стране или в определенной ситуации. Во-вторых, эта задача требует понимания того, как определенное средство агитации или поддержки коллективного действия влияет на указанную деятельность.

Так, можно смело предположить, что в большинстве государств с сильным авторитарным режимом понадобятся диссиденты – дальновидные, хорошо организованные, но прежде всего отважные и готовые умереть или отправиться за решетку. Ясно, что лишь малая небольшая доля населения любой страны способна пойти на такие жертвы; именно поэтому слово “диссидент” до сих пор имеет героический оттенок. Успехи диссидентов в деле подрыва режима могут быть скромными, однако они в состоянии (вспомните Ганди) подать важный нравственный пример и подтолкнуть к действию своих сограждан.

Заметный политический сдвиг требует принятия не только традиционной политики, но и ее самых жестких элементов: арестов, угроз, пыток, изгнания из университетов. Возможно, Солженицыну и Сахарову, будь у них доступ в интернет, было бы легче донести до других свои мысли и чувства. Однако не обязательно эти двое стали бы более успешными диссидентами. Россию из семидесятилетней политической комы вывело не то, что (или как) они произносили, а то, что они делали: бросили вызов властям, говорили то, что думали, отвечали за свои слова. Диссиденты были больше чем центры сбора и распространения информации, соответственно, диссидентское движение было чем-то большим, чем сеть из таких центров. В основе диссидентской культуры лежали рискованные поступки, которые подтачивали монолитную структуру авторитаризма. Но важнее всего было не то, что делали диссиденты, а то, чего их деятельность помогала им достигать в других сферах.

Распространение инакомыслия всегда зависело от умения диссидентов культивировать мифы о себе, хотя бы для того, чтобы побудить других последовать их примеру. В российском диссидентском сообществе до сих пор с нежностью вспоминают, как Андрей Сахаров и его жена Елена Боннэр тайно ходили в парк с радиоприемником, чтобы слушать и делать транскрипты иностранных передач. Или как чехословацкие и польские диссиденты тайно встречались в горах около польско-чехословацкой границы, садились рядом, будто бы отдыхая, а уходя, подхватывали чемоданчики друг друга (так они участвовали в международном обороте самиздата). Такие рассказы, вне зависимости от того, являются ли они правдивыми, помогали создать образ диссидента. Этот культурный феномен имел огромные политические последствия, пусть он всего лишь побуждал романтически настроенную молодежь присоединиться к движению.