Дидье Ковеларт - Томас Дримм. Конец света наступит в четверг

Я не решаюсь позвонить. В двери зияет широкая, оправленная в серебро прорезь для корреспонденции.

– Когда я был жив, она не принимала меня всерьез!

– Это ваша проблема. Желаю удачи.

Я сдавливаю ему голову и просовываю ее в прорезь. Не пролезает, тогда я давлю сильнее.

– Прекрати! – вопит он, отчаянно отбиваясь. – Держите вора!

– Заткнись! Я тебя возвращаю, а не ворую!

Прохожие с удивлением смотрят, как я пытаюсь втиснуть медведя в почтовый ящик. Я улыбаюсь им с самым естественным видом, будто проделываю это ежедневно. Мне удается впихнуть одно ухо и половину головы, когда дверь резко распахивается. Медведь падает мне в руки.

– Что тут происходит?

Высокая старуха с голубыми волосами, в темно-сером платье и клетчатых домашних туфлях неприязненно разглядывает меня, судорожно сжимая палку. Я стараюсь состроить физиономию пай-мальчика.

– Добрый день, мадам, очень рад, ведь вы госпожа Пиктон?

Она настороженно кивает.

– Простите за беспокойство, но я пришел возвратить вам вашего мужа.

– Леонарда? – вскрикивает она, роняя палку. – Где он?

Она оглядывается по сторонам, ее лицо выражает одновременно надежду и тревогу.

– Вот.

Она поворачивается и опускает глаза. Я протягиваю ей игрушку. У старухи начинает дрожать подбородок, а лицо кривится от злости.

– И тебе хватает наглости так шутить? Мерзкий щенок!

– Я вовсе не шучу, мадам, клянусь! Скажите ей, профессор.

Я подношу медведя к лицу вдовы. Молчание. Я трясу его, чтобы вынудить признаться.

– Ну же, скажите, что это вы! Она услышит, ведь это ваша жена!

Рот медведя по-прежнему закрыт, пластмассовые глаза ничего не выражают.

– Убирайся, или я вызову полицию, хулиган!

– Но хотя бы заберите его! – говорю я, протягивая ей медведя, и добавляю просительно: – Это подарок.

Бац! Она хлопает дверью перед моим носом.

– Я же говорил, не поверит, – торжествует медведь. – Вдобавок ты видел ее рожу? Я пытался сбежать от этого дракона всю жизнь и не собираюсь закончить ее под надгробием, которое она мне поставит! Нет, малыш, я выбрал тебя, и отнюдь не случайно. Ты не сможешь от меня избавиться.

Во мне вдруг вскипает гнев. Я разворачиваюсь и перехожу на другую сторону улицы.

– Вот и славно, – радуется медведь, болтаясь вниз головой. – Вернемся домой – и за работу.

– Это я вернусь домой, а ты останешься здесь.

Яростно впившись пальцами в его заднюю лапу, я направляюсь прямо к мусорным бакам.

– Томас… Ты ведь это не серьезно?

– Покойся с миром!

Я приподнимаю крышку бака, швыряю медведя и иду к метро.

– Томас, не бросай меня! – вопли профессора Пиктона, приглушенные пластмассовой крышкой, становятся всё тише. – Предатель!

Да, знаю. Но у меня нет выбора. К тому же я оказываю ему услугу. Молекулы плюша окончательно превратили профессора в психа, а когда они перемешаются в кузове мусоровоза, его разум освободится от ядовитого материала. Вот так.

На самом деле все эти истории о чипах, которые мешают мертвым стать нормальными призраками, – всего лишь проекция его собственной ситуации. Как-никак я сын психолога, мне голову не задуришь.

Он чувствует, что всё больше срастается с медведем, в молекулы которого вселился, поэтому убеждает себя, что все мертвецы на свете – тоже пленники материи. Тогда ему не так одиноко. Он воображает, будто может их освободить… Думаю, я нашел правильное решение для упокоения его души. Иначе он бы продолжал портить мне жизнь вместо того, чтобы смириться со своей кончиной.

Я снова спускаюсь в метро. Совесть моя спокойна, но на душе тяжело. Я не ожидал от себя такого, не думал, что расстроюсь. Удивительно, как быстро привыкаешь к некоторым вещам. Моя сумка – с тех пор как в ней нет профессора Пиктона – просто сумка. Я представляю себе свою комнату, шкафчик, бельевую веревку в ванной… Внезапно мне становится не по себе от того, что профессора больше нет. Не думаю, что жалею именно о нем. Но я понимаю, чего мне не хватает. Он был чем-то принадлежащим только мне, тайной, которая отличала меня от остальных и возвышала в собственных глазах. А теперь мою тайну сожгут на мусорной свалке, и я снова стану обычным подростком со своими семейными неурядицами, школьной каторгой и лишним весом. Я чувствую себя брошенным. Опустошенным. Будто потерял часть себя самого.

Добравшись до станции, где находится мой коллеж, я даже думаю, не поехать ли обратно. Но всё-таки поднимаюсь наверх. Что сделано, то сделано. Может, моя реальная жизнь и не слишком весела, но я должен к ней вернуться, иначе еще больше буду чувствовать себя чужаком. Игрушка есть игрушка, мертвец есть мертвец, медведи не разговаривают, и жизнь продолжается. Через три месяца у меня будет чип, как у всех, я буду играть и выигрывать, стараясь доказать, что достоин жить. Мысленно воздействуя на игровые автоматы, я накоплю в своем чипе много энергии и после смерти верну ее моей стране, отблагодарив за подаренную жизнь. Вот так-то! Этой морали нас обучают с рождения. У меня нет других ориентиров, нет другого выбора, разве что взбунтоваться, как отец, и стать жалким неудачником.

Хватит думать о мертвых, если я хочу занять достойное место в мире живых.

Урок математики, урок игры, введение в безработицу… Вторая половина дня тянется томительно долго из-за квадратных корней, от которых голова идет кругом, из-за практического занятия по позитивному мышлению, во время которого я засыпаю перед игровым автоматом вместо того, чтобы воздействовать на него мыслью, и из-за уроков по гражданскому долгу, которые готовят нас к будущему, приучая ничего не делать и никого не беспокоить.

Всё это время я думаю о профессоре Пиктоне: как он там, в мусорном баке? Непроизвольно я жду, что он объявится в каком-нибудь другом предмете, как только плюшевого медведя не станет. Я смотрю на ручку, точилку для карандашей, тетрадку, ботинки, смутно надеясь, что они вдруг заговорят. И с нетерпением выжидаю: не появится ли что-нибудь странное на моей компьютерной клавиатуре, на экране генератора случайных чисел… Но нет, ничего. Избавившись от призрака этого старого скандалиста, я надеялся, что испытаю облегчение, но чувствую только печаль. Печаль с привкусом горечи и опустошенность, которой никогда раньше не испытывал. Может быть, он переживал то же самое…

Когда последний урок кончается, я говорю себе, что моего медведя, наверное, уже искрошили вместе с мусором. А Лео Пиктон был так крепко соединен с молекулами плюша, что, видимо, не смог от него отделиться. От его души ничего не осталось. Именно поэтому я ощущаю внутри пустоту.

У коллежа меня не встречают ни отец, ни мать. Это странно, но так даже лучше. Я могу еще немного побыть один, вспоминая о старике, которого убил дважды. Я думаю, что будет трудно скрывать от всех эту историю. Но мне никто не поверит, кроме отца, а его лучше не трогать: если он расскажет об этом кому-нибудь, подумают, что у него началась белая горячка.