Майкл Шейбон - Потрясающие приключения Кавалера & Клея

– Боюсь, с вашими нынешними работами я знаком не так хорошо, – сказал детектив Либер, слегка озадаченно взирая на громадного Одинокого Волка.

– С ними мало кто знаком, – ответил Сэмми.

– Я уверен, что тоже очень интересно.

– Поубавьте уверенности.

Либер пожал плечами:

– Ладно, но я одного не понимаю. Почему он захотел «бежать», как вы выражаетесь? Он только что уволился с флота. Вернулся из какой-то богом забытой дыры. Судя по всему, досталось ему там крепко. Почему он не захотел вернуться домой?

Сэмми ответил не сразу. Ответ пришел в голову мгновенно, но показался легкомысленным, и Сэмми придержал язык. Затем поразмыслил и понял, что это, пожалуй, и есть верный ответ.

– У него не было дома – некуда возвращаться, – сказал Сэмми. – Видимо, ему казалось так.

– А его родные в Европе?

– Все погибли. Все до единого – и мать, и отец, и дед. Судно с его младшим братом торпедировано. Мелкий пацан, беженец.

– Ужас.

– Все плохо, да.

– И вы с тех пор ни разу не получали от кузена вестей? Даже когда?..

– Ни единой открытки. А я, детектив, много куда слал запросы. Частных сыщиков нанимал. ВМФ провел тщательное расследование. Ничегошеньки.

– Как думаете… Вы же наверняка допускаете, что он мог и умереть?

– Он мог. Мы с женой годами об этом говорим. Но почему-то я думаю… мне кажется, он жив.

Либер кивнул и сунул блокнотик в боковой карман элегантного серого костюма.

– Спасибо вам, – сказал он. Встал и пожал Сэмми руку.

Тот проводил его до лифта.

– Вы ужасно молодой, а уже детектив, – сказал Сэмми. – Извините, что я так говорю.

– Молодой, но у меня сердце семидесятилетнего старика, – отозвался Либер.

– Вы еврей? Ничего, что спрашиваю?

– Ничего.

– Я не знал, что теперь из евреев делают детективов.

– Только начали, – сказал Либер. – Я как бы прототип.

Лифт с грохотом встал, и Сэмми откатил вбок дребезжащую решетку.

В лифте стоял его тесть в твидовом костюме. Пиджак был снабжен эполетами, а твида в нем хватило бы одеть минимум двух шотландских охотников на куропаток. Года четыре-пять назад Долгай Харку прочел в Новой школе серию лекций о тесных взаимоотношениях католицизма и сюрреализма под названием «Сверх-Я, Я и Святой Дух». Лекции были бессвязны, невнятны, на них почти никто не ходил, но с той поры Зигги забросил прежние кафтаны и мантии, сменив их на костюм, более подобающий профессору. Все эти гигантские наряды дурно пошил тот же оксфордский портной, что плохо одевал весь шерстяной цвет английской науки.

– Он боится, что ты рассердишься, – сказал Сакс. – Мы ему сказали, что ты не будешь.

– Вы его видели?

– О, не просто видел, – ухмыльнулся Сакс. – Он…

– Вы видели Джо и не сказали ни слова ни мне, ни Розе?

– Джо? Джо Кавалера ? – опешил Сакс. Открыл рот, потом закрыл. – Хм, – сказал он. В голове у него явно что-то не складывалось.

– Это мой тесть мистер Харку, – пояснил Сэмми детективу Либеру. – Мистер Харку, это детектив Либер. Не знаю, читали ли вы сегодняшний «Геральд», но там…

– А за спиной у вас кто? – осведомился Либер, заглядывая в лифт, за мышастую тушу Зигги Сакса.

Громадина проворно и не без довольного предвкушения шагнул вбок – словно артист поднял занавес, показав зрителям результаты иллюзионистского номера. Этот фокус-покус явил взору одиннадцатилетнего мальчика по имени Томас Эдисон Клей.

– Я его нашел на пороге. Буквально.

– Черт тебя дери, Томми, – сказал Сэмми. – Я же завел тебя прямо в школу . Я видел, что ты вошел в класс . Как ты оттуда выбрался?

Томми ничего не ответил. Стоял и разглядывал наглазную повязку в руке.

– Тоже эскаполог, – заметил детектив Либер. – У вас это, я вижу, семейное.

Великое достижение инженерной мысли – объект неугасающего интереса людей, склонных к самоуничтожению. С завершения строительства Эмпайр-стейт-билдинг – великанского осколка Индианы, Штата Верзил, выдранного из мягкого известнякового лона Среднего Запада и поставленного на попа в гуще самого густого автомобильного движения в мире, на месте «Уолдорф-Астории», – как магнитом притягивал вывихнутые души, которые рассчитывали грохнуться так, чтобы точно подействовало, или посмеяться над дерзкими спектаклями человеческого тщеславия. Здание открыли почти двадцать три года назад, и с тех пор уже дюжина людей пыталась спрыгнуть с его карнизов или шпиля на улицу внизу; примерно половина успешно осилила этот трюк. Никто, однако, не предупреждал о своих намерениях так ясно и предусмотрительно. Частному полицейскому отряду и пожарным подразделениям, трудившимся вместе со своими муниципальными коллегами, с лихвой достало времени разместить посты на всех уличных дверях и прочих путях доступа, у входов на лестницы и в лифтовых холлах. Двадцать пятый этаж, где по-прежнему находилась контора «Империи комиксов», кишмя кишел охраной в широкоплечих латунно-шерстяных мундирах и этих старомодных фуражках, разработанных, по легенде, покойным Элом Смитом лично. Все пятнадцать тысяч арендаторов были оповещены: им предписывалось быть начеку и не пропустить худого безумца с ястребиным лицом – не исключено, что одетого в темно-синее трико или, может, в побитый молью синий фрак с непомерными фалдами. Пожарные в холщовых комбинезонах выстроились вокруг здания с трех сторон – от Тридцать третьей улицы через Пятую авеню и до Тридцать четвертой. Они смотрели в прекрасные немецкие бинокли, на бесконечных равнинах индианского камня выглядывали высунувшуюся руку или ногу. Они подготовились – насколько тут можно подготовиться. Если безумцу удастся через окно вылезти наружу, в темнеющую ткань вечера, действия полиции были отнюдь не ясны. Но сотрудники охраны правопорядка не теряли оптимизма.

– Перехватим его – он и рыпнуться не успеет, – предсказывал капитан Харли, который спустя столько лет все еще командовал охраной Эмпайр-стейт, ярче и раздражительнее прежнего блестя изуродованным глазом. – Сцапаем беднягу, тупицу этого шебутного.

Ежедневный тираж «Нью-Йорк геральд трибюн» в 1954 году составлял четыреста пятьдесят тысяч экземпляров. Около двух сотен душ напечатанное поутру письмо заманило торчать недоуменными стайками позади полицейского оцепления и задирать головы. В основном собрались мужчины за двадцать и за тридцать, в пиджаках и при галстуках, – экспедиторы, рекламные художники, оптовые торговцы одеждой и текстилем, карабкавшиеся по служебной лестнице в отцовских фирмах. Многие работали поблизости. Они поглядывали на часы и отпускали циничные замечания, характерные для ньюйоркцев в ожидании суицида («Хоть бы он поторопился, я на свидание опоздаю»), но глаз от стен не отводили. Они выросли на Эскаписте либо открыли Эскаписта и его приключения в бельгийском окопе или на борту транспорта, направлявшегося на Бугенвиль. Кое в ком имя Джо Кавалера будило давно уснувшие воспоминания о безудержном, жестоком, прекрасном освобождении.