Колм Тойбин - Нора Вебстер

– По-моему, дела у Гибни идут отлично, – заметила Маргарет. – Они занимаются всем подряд, не только мукой. У них все фермеры отовариваются, фургоны так и тянутся за мелким оптом, который продается за наличные и без доставки. И оборот у них огромный. Сыновья очень пробивные.

– Они – сила, с которой приходится еще как считаться, – подхватил Джим.

Вскоре Донал и Конор пришли пожелать спокойной ночи, и Джим с Маргарет встали, заявив, что им пора домой. Нора проводила их в прихожую.

– Значит, сделаем поминальные карточки порознь, два набора, – подытожил Джим. – Может быть, с одинаковым фото.

Нора кивнула и ничего не сказала.

Она распахнула входную дверь. Джим, проходя мимо, чуть не тайком всучил ей конверт.

– Просто помощь, перекантоваться, – пояснил он. – Ничего не говори.

– Я не могу взять у вас деньги. Вы и так все оплатили.

– Это только на первое время, чтобы пережить момент. – По его тону она поняла, что возвращение к Гибни двадцать один год спустя не только встретит его полное одобрение, но и в известной мере оправдает ожидания.

Перед тем как сойти с крыльца, он многозначительно взглянул на нее, и она задумалась, не приложил ли он руку к визиту миссис Уилан, благо знал в городе всех.

Когда они ушли, Нора вернулась в кресло и принялась размышлять о Гибни. Она вспомнила, как после смерти отца в дом часто приходили монахини, особенно усердствовала сестра Кэтрин, и спрашивали, неужто ничего, совсем ничего нельзя сделать и не найти денег, чтобы Нора доучилась три года в школе, а после даже получила высшее образование, но уж хорошее место на государственной службе найдется обязательно. Нора знала, что мать старалась и даже ухитрилась рассориться с родней с обеих сторон. Знала, что денег у матери нет, а потому, поскольку слыла сообразительной, оставила школу и устроилась к Гибни. Ей было четырнадцать с половиной; в пятнадцать она повысила квалификацию, закончив вечерние курсы машинописи и стенографии. В первые годы она отдавала весь заработок матери, в семейной лавке было шаром покати, мать продавала сигареты поштучно и подрабатывала в соборе пением на венчаниях, когда у людей хватало денег ей заплатить. В те годы мать, она сама и две ее сестры почти нищенствовали, пока и Кэтрин с Уной не устроились в городские конторы.

Нора одиннадцать лет провела у Гибни, работая по пять с половиной дней в неделю, едва уживаясь дома с матерью, а на службе действуя с эффективностью, которую и поныне, похоже, помнят. В годы замужества, когда пошли дети, ей и во сне не могло привидеться, что однажды ей придется вернуться – работа казалась делом далекого прошлого. Из тех времен у нее осталась всего одна подруга, которая тоже удачно вышла замуж и уехала из города. И Нора, и подруга считали контору Гибни местом, где они прозябали годами исключительно потому, что не подвернулось ничего под стать их способностям, которые в замужестве они старательно развивали.

Она подумала о свободе, что даровало ей замужество: если старшие дети были в школе, а малыш спал, она была вольна в любое время дня сесть в этой комнате с книгой; о свободе когда угодно устроиться в передней комнате и праздно глазеть на улицу и дальше, через долину, на Вайнгар-Хилл, а то и на облака; или вернуться в кухню, или заниматься детьми, когда те возвращались из школы, – это была жизнь, полная обязанностей, но одновременно и беззаботная. День принадлежал ей, даже если ей и надо было переделать кучу дел. Она вела хозяйство двадцать один год и ни разу не заскучала, не разочаровалась. Теперь же день у нее отняли. Осталось уповать на то, что у Гибни работы для нее не найдется. Вернуться в ту контору все равно что вернуться в клетку. Но она знала, что если Гибни ей что-то предложат, она не сумеет отказаться. Годы свободы закончились, только и всего.

Она перечитала молитвы, отобранные для поминальной карточки Мориса. Слова ненадолго отвлекли ее от мыслей о том, как жить дальше, как много она потеряла, но глаза наполнились слезами, и она порадовалась тому, что Джим и Маргарет ушли, а мальчики отправились спать. Тебе, Господи, нам их давшему, их возвращаем.

Она подумала, что так, пожалуй, и вышло. Она вернула Мориса, и к этому едва ли можно что-то добавить. Нора пробежала глазами вторую молитву.

В своем безумии люди порой говорят, что сей безвременно вырван из жизни в расцвете лет. Он не вырван. Изменив иносказание, можно возразить, что он, напротив, поспешил в гущу жизни во всей ее полноте. Он забран из жизни нашей, которая есть лишь томление до срока, когда нас отыщет смерть. Он извлечен отсюда. Он скрылся, сей муж, про которого заявляют, что он почил в расцвете сил. Слишком молод он для смерти, говорят они. Слишком молод? Скорее блажен тот, кто умер молодым, бессмертие обретя тем самым. Блажен тот, кто спасся от лап дрожащей старости.

В этих словах ей почудилась излишняя уверенность. Где бы сейчас ни находился Морис, он наверняка тоскует по ней и их домашнему уюту, как и она мечтает о том, чтобы он к ним вернулся, а последний год истерся из памяти.

В среду с утра она отправилась в центр и побывала в парикмахерской. Пока Берни занималась ее волосами, они обсуждали новый способ окраски волос, о котором она прочла, и задумалась, не пора ли что-нибудь сделать с сединой.

– Синька мне не нравится, – сказала она.

– Я понимаю, о чем вы, – отозвалась Берни.

– А если слишком черные, то сразу ясно, что крашеные. А светлой я никогда не была, это весь город знает. Может быть, есть что-нибудь каштановое – поприличнее, чтобы не выглядело краской?

– Могу попробовать вот это. – Берни показала ей коробку с фотографией женщины, каштановые кудряшки которой выглядели вполне натуральными.

– Может быть, для начала только чуть-чуть?

– В инструкции сказано использовать все целиком. Я уже делала. Очень популярная штука. Вы удивитесь, если узнаете, кто ею красится.

– Ладно, давайте попробуем, – согласилась Нора.

Нанеся краску, Берни убрала ее волосы в нейлоновую сеточку и вручила журнал. Увидев, что не поспеет домой вовремя и не сумеет приготовить для мальчиков обед, Нора пожалела, что вообще сюда пришла, и заторопилась. Она подала знак Берни, которая занималась двумя женщинами, прибышими вместе и, похоже, считавшими нужным обсудить друг с дружкой каждый щелчок ножниц.

– Я вернусь к вам буквально через секунду, – крикнула Берни.

Сняв сеточку, Берни велела не беспокоиться и критически себя не рассматривать, так как настоящий вид волосы приобретут лишь после того, как она пройдется по ним феном, щеткой и гребешком. Нора сознавала, что те две женщины внимательно ее изучают. Нора подумала, что прежде, чем впервые в жизни красить волосы, ей следовало с кем-нибудь посоветоваться, но в голову никто не приходил. Она подозревала, что ее сестры тоже красятся, но ни разу не слышала, чтобы они об этом говорили. Медленно глядя, как Берни сушит ей волосы феном, она осознала, что ей соорудили прическу, которая приличествовала особе намного моложе, а эти две женщины, прекрасно это понимая, наслаждаются происходящим.