Васкен Берберян - Дети разлуки

Он должен был просто кормить семью и хотел знать, как теперь ему это делать…

– Извините! – закричал он, впервые возмутившись. – Я думал, что вы меня защитите. Другие рабочие, которых уволили, – пожилые, у них уже большие дети. Мне всего лишь двадцать восемь лет! – пожаловался он.

– Хозяева – звери! – закричал рядом с ним толстопузый тип с пожелтевшей от курения бородой. И тут же целый хор голосов присоединился к нему, клеймя и обзывая владельцев и управляющих фабрики. Впрочем, в такое время они могли это делать без опаски: в три часа утра начальство спокойно спало у себя дома.

Когда голоса утихли, глубоко опечаленный Сероп взял свой мешок, висевший на спинке стула, перекинул его через плечо и, извинившись перед соседями, стал пробираться к выходу.

– Куда ты идешь, товарищ? – окликнул его профсоюзный деятель, когда он был уже у двери.

– Мне нужна работа, господин Капетанаки, – ответил он, обернувшись, – а все остальное – что справедливо, а что нет – я и так знаю.

Он пошел к морю по дороге, освещенной серебряным светом полной луны.

Прошел мимо старинных оливковых садов с уродливо скрученными деревьями, так сильно склонившимися к земле, что казалось, будто они лежат. В стволе одного дерева он заметил дупло, похожее на улыбающуюся маску сатира.

Под веткой, полной олив, он остановился, сорвал две и положил в рот. Они были еще не очень приятные на вкус.

«Земля и солнце», – подумал он, пытаясь определить привкус неспелых оливок.

Он подержал косточки во рту, время от времени трогая их языком, и пошел дальше, обойдя огород с помидорами и баклажанами, а потом поля инжира, миндаля и апельсинов.

– Бог велик, и дары Его неиссякаемы, – сказал он, осеняя себя крестным знамением. Затем он поднял голову и поверх крон деревьев увидел купола церкви Святого Андрея, сверкавшие под лунным светом.

Эту церковь, настоящую жемчужину города, самую красивую и богато украшенную, вторую по красоте после Святой Софии в Константинополе, Сероп хорошо знал. Он часто ходил туда помолиться, вставая на колени перед иконой, на которой был изображен святой с белой бородой, распятый на деревянном колесе. Сероп вздрагивал от одной мысли оказаться там, где принял мученическую смерть этот человек, и долго стоял так, не двигаясь, рассматривая обеты, оставленные верующими за полученную милость: изображения ноги, глаза, тела.

– Святой Андрей, – взмолился он, глядя в небо, – помоги мне!

Он попытался было залезть во двор церкви и подождать, когда откроют тяжелые двери, чтобы впустить пришедших в город паломников, в том числе и иностранных, которые обычно спали во внутреннем дворике. Но ночной воздух заворожил его, эта свежая бодрящая влага толкала его вперед, поэтому он повернул направо и вдоль моря направился к кораблям, чьи очертания нечетко просматривались в тумане зарождавшегося утра.

В тот час в порту было полным-полно народу.

Серопа удивило, что люди были отнюдь не сонные: на самом деле они еще и не ложились спать. Два шлюпа и один парусник с высокими мачтами стояли на якорях у центральной пристани. Шеренга грузчиков, потных и уставших, передавала друг другу деревянные ящики. Кто-то напевал в ритм работе.

«Эй, вира, эй, майна», – слышалось отовсюду в порту.

Сероп остановился, чтобы посмотреть. Молодой парень, почти еще ребенок, работал энергично и старательно. Он легко подбрасывал ящики, будто они были пустые, но, как только они попадали в руки следующему грузчику, сгорбленному тщедушному старику, казалось, они неожиданно наполнялись доверху. Один из ящиков выскользнул у него из рук и упал в море. Бедняга завыл, как собака. Грузчики остановились, смотритель выругался и, подойдя к старику, ударил его несколько раз плеткой, которая обычно торчала у него за поясом. Старик, как две капли воды похожий на Святого Андрея с его белой бородой, покачнулся и осел на землю.

– Справедливость и равенство! – горько улыбнулся Сероп.

Возмущенный этой сценой и в то же время подавленный, он пошел дальше куда глаза глядят. У него не было определенной цели, он просто бродил по своему городу, страстно желая получше его рассмотреть. Уже несколько лет он не позволял себе обыкновенной прогулки.

В конце концов он углубился с преувеличенной уверенностью в давно забытые узкие и длинные, как кишки, переулки старого города. Неясные тени скользили по углам, останавливались под портиками и шептали слова, которые у него не хватило бы духу повторить, вызывая отвращение, но в то же время искушение. Женщины и мужчины предавались жарким объятиям без стеснения, заставляя его краснеть от стыда. Ему никак не удавалось принять равнодушный вид, и тогда Сероп спрятался в первом попавшемся кабаке. Его встретили печальные звуки бузуки [24].

В кабаке было полно народу, теснившегося за немногими грязными столами. Мужчины курили, дружески хлопали друг друга по спине, смеялись во весь голос и говорили женщинам пошлости. В глубине зала была небольшая сцена, на которой молодой музыкант терзал свой бузуки, а рядом с ним красивая и пышная девушка в облегающем платье выводила рулады сильным и чистым голосом.

– Моя нежная пташка, ты сводишь меня с ума, – пела она, постукивая бубном по туго обтянутым бедрам.

– Маноула моу еси, лакомый кусочек мой! – закричал какой-то мужчина, бросив блюдо к ее ногам. Вокруг нее и без того уже было полно осколков разной посуды, которую, по греческой традиции, бросали к ногам артиста, дабы выказать свой восторг.

Сероп вздрогнул.

– Посторонись! – толкнул его официант с множеством тарелок в руках.

Сероп замер в центре зала, принюхиваясь к ароматному дымку от мусаки [25]. Он почувствовал, что устал и голоден. Он был на ногах и без крошки хлеба во рту уже целые сутки.

– Сероп! – позвал его кто-то.

Он, щурясь, осмотрелся по сторонам и сквозь туман табачного дыма разглядел осунувшееся лицо Живана, водителя фабрики Марангопулоса.

– Что ты здесь делаешь? Садись со мной, – пригласил тот.

– И выпей стаканчик, – добавил чуть позже Живан, наливая ему раки [26].

– Нет, брат, я уже и так выпил лишку мосхуди, – промямлил Сероп.

– Брось, это лучше любого лекарства, дезинфицирует вены, – настаивал тот и, подняв стакан, сунул его под нос Серопу.

Сероп взял, посмотрел на блестящую лысую голову Живана и одним залпом выпил самогон.

– Что, уже лучше, не правда ли?

Сероп кивнул.

– Да, но все-таки это последний, иначе мне не хватит денег заплатить… – с трудом проговорил он, прерываемый икотой.

– Кстати, – Живан неожиданно перешел на шепот и придвинул стул поближе к Серопу, будто собирался открыть ему какой-то секрет, – что тебе сказал Мартирос? Он поможет?