Лиана Мориарти - Верные, безумные, виновные

Из-за того ли это, что она сильно переживала из-за случившегося? Она никогда не забудет того дня, но сможет себя простить. И сможет простить Сэма. Если он из-за этого захочет расстаться с ней, она будет горевать, словно он умер, но, черт возьми, она справится с этим, она будет жить. Она всегда знала, что в ней это есть, что в глубине ее души есть эта маленькая твердая сердцевина – холодный, расчетливый инстинкт самосохранения. Она умерла бы ради детей, но не ради кого-то еще. Она не позволит, чтобы какое-то неправильное суждение определило ее жизнь – не теперь, когда с Руби все хорошо, когда перед ней вся жизнь.

Она вспомнила о словах Эрики: «Это ведь твоя мечта, Тупица».

Это ее работа. Эта работа принадлежит ей. Она выбросила пустой контейнер из-под йогурта, облизала пальцы и вернулась к виолончели – на этот раз не отрабатывать технику, а играть музыку. Где-то на своем пути она позабыла, что вся суть в музыке. В чистом, незамутненном блаженстве музыки.

– Он сейчас украдет это! – громко и четко объявила Холли.

– Ш-ш-ш! – зашикал Сэм.

Им никак не удавалось заставить Холли молчать во время фильмов.

– Но это так, посмотри!

– Ты права, но…

Сэм приложил палец к губам, хотя кого это волновало? Кинотеатр был забит непоседливыми, болтливыми, очумевшими от дождя детьми и их измученными родителями.

Холли засунула себе в рот пригоршню попкорна и откинулась назад, не сводя глаз с мелькающих цветных кадров мультика студии «Пиксар». По другую сторону от Сэма сидела Руби, которая сосала большой палец и гладила спицы Веничка. Ее веки отяжелели. Скоро она заснет и проснется за пять минут до окончания мультика, требуя, чтобы его показали снова.

Сэму обычно нравились хорошие мультики, но он понятия не имел, о чем был этот. Он размышлял о своей работе и о том, сколько еще ему будет позволено двигаться по инерции. Он новый сотрудник, все еще осваивающийся на работе, но пора бы ему уже освоиться. Люди могут начать что-то замечать. Начальник их отдела сказал вчера, бросив лукавый взгляд на промокший костюм Сэма: «Может быть, пора раскошелиться на зонтик?» Скоро все это полетит в тартарары. Кто-нибудь скажет: «Этот чудной новый парень ничего не делает».

Критический момент миновал, Сэм. Надо преодолеть его, прийти в себя, оставить чертов зонт у входной двери. Почему незначащие вещи вроде этого кажутся теперь невозможными? Голова Руби легко уткнулась в его руку. Он поднял подлокотник кресла, и она прижалась к нему.

Клементина постепенно приходила в себя. Он заметил, что после визита Вида, Тиффани и Дакоты в ней что-то изменилось. «Мне стало лучше после встречи с ними, – сказала она, – а тебе?» Ему хотелось прокричать: «Нет! Мне стало хуже! Гораздо хуже!»

Кричал ли он на нее на самом деле? Он не мог припомнить. Он становился горлопаном, как его отец, который с возрастом поуспокоился.

Он задвигался на сиденье.

– Ты вертишься, – громким шепотом проговорила Холли.

– Извини, – сказал Сэм.

Попкорн по вкусу напоминал соленый картон с запахом масла, но Сэм не мог остановиться.

Да, в Клементине явно что-то менялось. В ней появилась новая раздражительность, какая-то хрупкость и слабость, хотя хрупкой она никогда не была. Ей хотелось отдалиться от происшествия с Руби, и она была права. Не было смысла зацикливаться на этом. Не было смысла снова и снова проигрывать это в памяти. Сэм всегда считал себя более эмоционально устойчивым в их паре. Именно Клементина излишне волновалась по пустякам, иногда драматизируя все и едва не доходя до истерики из-за мелочей, вроде ее прослушиваний например. Хотя, конечно, прослушивание – не мелочь, а важная вещь, отнимающая много нервов, и он это понимал, но она чересчур погружалась во все это. Однажды Сэм услышал, как Холли говорит Руби: «Мамочка заболела прослушиванием». И он посмеялся тогда, потому что в точности так и было. Прослушивание действовало на нее, как вирус.

Но с этим последним прослушиванием дело обстояло не так, хотя оно было самым важным в ее карьере. Она ни слова не говорила о нем. Она просто постоянно занималась. Сэм даже точно не знал даты прослушивания, хотя знал, что оно будет совсем скоро.

Когда-то он мог сказать, сколько в точности дней остается до прослушивания, потому что именно на столько дней он был обречен на воздержание от секса. Но это было давно, когда секс был естественной, нормальной частью их жизни, пока не стал каким-то сложным. Странно было, что секс стал таким сложным, потому что Сэм мог бы сказать, что несколько лет подряд он был наименее сложной частью их отношений. Он мог бы побиться об заклад, что так оно и будет.

С самого начала, с их первого раза, все получилось очень естественно. Их тела и их либидо оказались в полной гармонии. У него было достаточно связей, и он знал, что поначалу с сексом часто бывают сложности и только потом все налаживается, но с Клементиной с самого начала было хорошо. В их отношениях были другие «красные тряпки» – он не был музыкальным, прежде она никогда не встречалась с немузыкантами, он хотел большую семью, а ей хватило бы и одного ребенка. Но секс никогда не был «красной тряпкой». Он даже вспоминал свои по-юношески наивные, идиотские мысли о том, что их потрясающая сексуальная совместимость является доказательством того, что им предназначено быть вместе, потому что именно в этом их настоящая сущность. Все остальное всего лишь детали.

Сэму и Клементине не было нужды разговаривать о сексе, и это было таким облегчением после Даниэлы, его предыдущей возлюбленной, на которой он едва не женился и которая любила обсуждать и анализировать их сексуальную жизнь, завершая каждый эпизод немедленным опросом: над чем надо вместе поработать для достижения в следующий раз лучших результатов? Она была консультантом по бизнесу. Таких слов она не говорила, но смысл для него заключался в этом. Даниэла могла без смущения начать разговор за завтраком замечанием типа: «Когда ночью я отсасывала у тебя…», отчего он давился хлопьями и краснел, как мальчик у алтаря. «Так мило!» – хихикала Даниэла.

Ему нравилось, что для них с Клементиной интимная жизнь окутана покровом тайны. Они относились к ней с робким благоговением. Секс был для них красивой тайной.

Но возможно, у Даниэлы в конечном счете было правильное представление. Может быть, все это чертово благоговение им навредило, потому что, когда их секс стал медленно меняться, становясь формальным и поспешным, у них не нашлось слов, чтобы поговорить об этом. Он не мог даже понять, нравится ли еще Клементине секс (и он не хотел услышать ответ «нет»). В голове у него возникла мысль о «спектакле». Все работало как надо, но впервые он задался вопросом: а как он по сравнению с теми бывшими бойфрендами? Что, если их музыкальные способности каким-то образом влияли на сексуальные?