Джек Керуак - Мэгги Кэссиди

– Тэфф попадет – главные лиги – Мне-то что, Билл – Я вот как замахиваюсь и бросаю.

– А вот как мой безумный дружбан Джи-Джей Ригопулос? – подает, самый полоумный парень на свете, – орал ему я через ветра и показывал, преувеличенный замах Боба Феллера [57], чуть на спину не опрокидывается наземь перед броском, длинная нога задрана в воздух.

На Муди-стрит мы даем друг другу воображаемые подачи в неделю моего дня рождения, вот мы имитируем великое отбивание подачи, я присел на корточки в воображаемой перчатке питчера, у нас отбивающие-призраки уже готовы, а в игре впереди – целые иннинги.

– Два и О, двое на поле, усталый Чарли Кровгорд подает решающий девятый – за базой горячий сенсационный Джек Дулуоз – и вот подача – Ты ж наверное должен знать, тебе хотят вечеринку закатить – твоя сестрица.

– Кому? мне?

– Ну да, паря. Может, ты замертво рухнешь от восторга и потрясения, откуда я знаю – Я сам сюрпризов-то не люблю – поэтому, когда придет двенадцатое марта, не напрягайся, сам увидишь – Твоя сестра говорит по телефону с М. К. Номер Один уже несколько недель. У тебя куча клевых подарков, паря – включая тот, о котором я тебе ничего не скажу.

Мои папа с мамой влезли по самые шеи в подготовку большого праздника, договаривались про тортики, чтобы пришел репортер из газеты, чтоб игры были. Я этого не предвкушал из-за огромности всего. Я полудогадывался, что нужно будет изобразить изумление, будто не знал, когда все заорут «С днем рожденья!» Кусал губы… гордый.

Настал главный вечер.

Все отвалили на вечеринку ждать моего появления. Я сидел один в кухне и ждал, когда за мной зайдет Иддиёт – «Ииидьёт, пошли, мой братец Джимми хочет с тобой о чем-то поговорить!» Джимми Биссонетт, хозяин того домика, где скоро закрутится вся эта катавасия – друзья моей сестры – А снаружи гигантская метель началась, к полуночи весь Лоуэлл парализует, войдет в историю 20 дюймами снега, огромная, пророческая. Как грустно и смешно, что родители мои прячутся с дурацкими шляпками, а дом наш пуст – Весь свет у меня выключен, жду у окна среди пустых оконных шторок, темных потерянных курток – Я весь приоделся на выход в свой школьный футбольный свитер с «38», означающей 1938-й, и огромной вшитой «Л», что значит «Лоуэлл», и к серым ниткам «Л» красным пришит маленький футбольный мяч – под свитером майка, воротничка нет – Я хочу, чтобы меня сняли фотографы, они зайдут из местных газет, я предвижу – На всех остальных будут пиджаки, жилетки, галстуки – а я буду выглядеть как нелепое дитя, чью серую мечту о тщеславии даже любви пронзить не под силу.

Я выглядываю в окно на то, как собирается невообразимый буран.

И сквозь него, жаждуя, ликуя, добрый здоровенный Иддиёт сурово тащится в соответствии с планом – Я вижу, как он в крапчатых порывах снега под дуговой лампой на Гершоме огибает угол, согнувшись, за ботинками его в снегу остаются маленькие точечки идиотскости, следы доброты в призраковатости и ликованья – в груди моей от такого зрелища колет глубокой сладкой трансцендентной болью, от его вида, от снега, от ночи – а за этими свирепеющими сумраками прячутся тридцать человек, чтобы прокричать мне «С Днем Рожденья», и среди них Мэгги – Иддиёт катится себе в покатых сумраках, его широкая гладкая ухмылка в слякоти, от зубов отскакивают крохотные раздельные сиянья, розовенький, радостный, в его обветренном румяном твердокостном носу тени ноздрей – старый профи-охранник говядины и крюк болтается пониже, чтобы удобнее убивать, когда тресь-футбол вспарывает цветущие торфы – его грудасто-костлявые наросты кулаков скрючены в жестких портновских перчатках на выход – «Фу, гулянки!» говорит он – выбрасывает резким ударом руку и бздынь со всего размаху в забор, чуть вообще не снес с фундамента – говорит «Граргх» и затем «влюп» и начисто сваливает штакетину – часто под уличными фонарями холодными ночами и меня подзуживал так же, бац! – жизнь в приколоченных гвоздями штакетниках замирает от ужаса, костяшки у меня горят, я пробую еще пару раз, «Крепче! резче! вот так!» – какое-то мерзлое старое дерево трескается, штакетина отлетает – мы курсируем вдоль забора, вышибая из него один зуб за другим, тресь , Старик Плуфф, что живет через дорогу от нашего любимого штакетника в скверике, странный старый лоботряс, только и делал, что распахивал окна посреди Лоуэллской Ночи и выговаривал мальчишкам «Allez-vous-en mes maudits vandales!» [58]в своем вязаном чепце, со слезящимися розоватыми глазами, один в своем буром доме у покинутых гробовых ленточек и плевательниц, он слышал треск нашего штакетника в 2 часа ночи – Иддиёт зловеще склабится при одном воспоминании – «Хо йиих!» вопил Иддиёт в тот вечер, когда выборы в Лоуэлле выиграл франкоканадский мэр, Арсено – О золотое имечко, Иддиёт в своем политическом возбуждении подскочил от нашего пятнадцатилетнего тогда еще пинокля, когда родители мои были где-то в густой Лоуэллской Ночи, и вогнал кулак в штукатурку кухонной стены, чудо-хрясь, которым и Джека Демпси [59]ухайдакать можно было, без перчатки, хрясь – и штукатурка выдавилась на другой стороне в комнате с радиоприемником и столом красного дерева – когда мама моя вернулась домой, пришла в ужас, она была убеждена, что он какой-то маньяк и даже хуже – «Он пробил стену кулаком? Сапогом!» Глубоко в стене отпечатались косточки его суставов. «Как он это сделал! Говорю тебе, Биссонетты все ненормальные – у них в этой семейке мужики все чокнутые – их папаша —» Иддиёт, теперь успокоившийся – на минутку останавливается внизу у деревянного забора, я вижу, как он оборачивает свою встревоженную изможденность на четыре этажа вверх под мягко отплевывающимся снежочком и смотрит – «Что? Нет света? Джеки нету дома? Где же этот Здоро Во пацан? Я ему башку точно сверну! Аргх!» – Он ныряет через дорогу и исчезает из моего поля зрения в дверном проеме нашего многоквартирного дома, мощный, про себя обиженный, я слышу, как он штурмует коридоры, Иддиёт подплывает ко мне в сумраке сна столь обширного, что конца ему я не вижу, себе конца не вижу, ему, Мэгги, жизни, жене, всему миру.

– Паря, да ты все здоровеешь, совсем уже морпех! – наше приветствие у дверей.

– Пошли, паря, мой брат Джимми хочет с тобой о чем-то побазарить.

– Чего?

– О, – мол, и дело это не мое, с тяжелыми трагическими глазами долу, – да чё он, ничё, не бзди. Пошли.

Он взрывается от хохота «Хии!» Хватает меня за колено, мы сидим уставившись друг на друга, жестокие железные тиски обхватывают мне ногу, и мы скалим друг другу зубы, продолжая играть Иддиётовских Мор-пехов, что топочут по трапам мостика – Мне хочется сказать «Я знаю про вечеринку, паря», – но не хочу разочаровывать его большое доверчивое сердце – Мы глядим друг на друга, старые кореша. «Пошли, паря. Шапку! Пальто! Пшли!»