Орхан Памук - Рыжеволосая Женщина

Я помогла вытащить Махмуда-усту из колодца. Вечером накануне мой любовник-лицеист, выпив ракы, неумело занялся со мной любовью, оставив меня в положении (такое мы оба себе даже и представить не могли), а после поведал, что уста слишком сильно притесняет его, что теперь он хочет вернуться домой, к матери, что не верит в то, что в колодце появится вода, и остается в Онгёрене не ради колодца, а ради меня.

На следующий день я увидела, что он торопливо бежит на привокзальную площадь с маленьким чемоданом в руках.

Я очень расстроилась, потому что поняла, что, по всей вероятности, никогда больше не увижу Джема. Он очень мало рассказывал мне о своем отце, возможно, потому, что уже тогда что-то почувствовал. Мы собирались уехать на следующем поезде, но я не смогла понять, почему Джем ни с того ни с сего внезапно покидает Онгёрен, как преступник. За вечер до того Тургай привел в шатер Махмуда-усту, который очень уважительно и тихо смотрел пьесу. Наши знали, что помощник мастера Али перестал работать – его хозяин, заказавший колодец, отказался платить. Когда я рассказала своим о подозрительном бегстве другого подмастерья, они забеспокоились и отправили Тургая на холм, пропустив наш поезд. Затем мы все вместе, как в старых сказках, пошли к колодцу и вытащили Махмуда-усту в полубессознательном состоянии, опустив туда Али.

Мастера отвезли в больницу. Впоследствии мы услышали, что Махмуд-уста снова принялся копать колодец, не успела толком его ключица срастись. Кого он взял в подмастерья, кто стал ему помогать – эти подробности нам так и не удалось узнать, потому что наш театр покинул Онгёрен. Мне хотелось забыть, что там я провела ночь с сыном своего возлюбленного. Мне еще не исполнилось тридцати пяти лет, но я уже хорошо знала, какими гордыми и слабыми бывают мужчины и какой индивидуализм сидит у них в крови. Я знала, что они способны убить и своих отцов, и своих сыновей. Если отцы убьют своих сыновей, если сыновья убьют своих отцов, то для мужчин это означало стать героями, а мне, женщине, оставалось только рыдать. Возможно, мне следовало уехать куда-то далеко, забыв обо всем, что я знаю.

По мере того как Энвер рос и по мере того как становилось ясно, что ни его глаза, ни его брови, ни, в особенности, его нос не похожи на глаза, брови и нос Тургая, я начала думать, что отцом моего сына является мой любовник-лицеист. Интересно, думал ли об этом Тургай?

Отношения Энвера и Тургая никогда не были хорошими. Всякий раз, когда Тургай смотрел на нашего сына, он наверняка думал, что я раньше жила с его старшим братом, а до того еще и с женатым мужчиной. Откровенно он мне об этом не говорил, но я все это чувствовала. Мои рыжие волосы, хоть и об этом он молчал, тоже его раздражали, потому что напоминали ему обо всем этом. Я прочитала Тургаю несколько страниц из французских и английских пьес и романов, которые мне удалось найти и в которых рассказывалось, что на Западе рыжеволосая женщина обычно была яростной, неуемной скандалисткой, но он не принял все это во внимание. В одном женском журнале мне попалась статья, перепечатанная из какой-то европейской газеты, под названием «Женские типы глазами мужчин». Под красивой репродукцией портрета рыжеволосой женщины было написано: «темпераментная и загадочная». Ее губы, ее вид очень напомнил мне меня саму. Я осторожно вырезала эту репродукцию и повесила на стену, но муж не обратил на нее никакого внимания. Несмотря на все свои левацкие и интернационалистские замашки, муж мой в душе был самым обычным турком. В нашей стране, с его точки зрения, рыжие волосы означали, что у женщины по тем или иным причинам было слишком много мужчин. К тому же если женщина сознательно красит волосы в рыжий цвет, то она и сознательно выбирает для себя роль шлюхи. Профессия театральной актрисы лишь немного облегчала мою вину.

Так что в те годы, когда мы занялись озвучкой, мы с Тургаем постепенно отдалились друг от друга. Мы жили в Бакыркёе, в квартире, доставшейся Тургаю от отца. Муж занимался озвучиванием рекламы и постоянно находил другие подработки. Я знаю, что такое растить ребенка, ожидая отца, который либо приходит очень поздно, либо не приходит совсем.

Так что мы стали очень близки с Энвером. Я наблюдала, как развиваются его чувствительная душа и чуткое сердце и каким разным он может быть. С той ясностью, с которой я видела его страхи, его молчание, его настороженность, я чувствовала и его гнев, одиночество и утрату надежды. Мне нравилось прикасаться к бархатным рукам, ногам и шее моего малыша, и, с удовольствием наблюдая, как он растет, как становятся больше его плечи, уши, детородный орган, я гордилась тем, как происходит обогащение его разума, логики и фантазии.

Иногда мы очень здорово проводили время, весь день болтали и шутили, играли дома в прятки, разгадывали ребусы, вместе ходили на рынок, а иногда на нас сваливалась тоска и одиночество, и нам обоим делалось страшно, тоскливо, и мы оба уходили в себя. В такие минуты я понимала, как сложно сблизиться с другим человеком, проникнуть к нему в душу. К тому же этим человеком оказывался мой сын Энвер – тот, кого я любила в жизни больше всех. Взяв его за руку, я показывала ему улицы, дома, картины, парки, море, корабли – словом, весь мир. Насколько мне хотелось, чтобы он играл на улицах со своими товарищами в Бакыркёе, а позднее и в Онгёрене, чтобы он, падая и поднимаясь, научился себя защищать, настолько же мне хотелось, чтобы он держался подальше от бессовестной шпаны и не стал одним из тех мужчин, которые позволяют себе скабрезности в нашем театральном шатре.

По сравнению со своими сверстниками Энвер проводил на улице гораздо меньше времени. Но при этом он не был успешным учеником и не стал первым в классе, что меня очень огорчало. Иногда я спрашивала себя, почему я из-за этого расстраиваюсь. Мне бы хотелось, чтобы у моего сына вместо успешной деловой жизни и даже большого количества денег была натура, склонная к поиску истины и счастья. Мой сынок должен был стать и счастливым человеком, и героем. Я много мечтала о его будущем. Я говорила себе: пусть он никогда не будет человеком, который думает о мелочах. Когда младенцем он подолгу плакал, широко раскрыв розовый ротик и покрасневшие глаза, я молилась про себя: «Пусть мой милый Энвер в жизни никогда не прольет ни слезинки».

Внимательно глядя в его прекрасные глаза, я рассказывала ему, что он особенный, что он не такой, как все, что он – бриллиант. Вместе с ним мы читали детские книги, старинные сказки, стихи, вместе смотрели по телевизору передачи с детским театром, мультфильмы. Я видела, что он глубже и чувствительнее, чем его отец и дед. Именно я однажды сказала ему, что он непременно станет драматургом.