Жан-Кристоф Руфен - Красный ошейник

Расспросив пожилого возницу, Лантье легко отыскал дом Валентины. Надо было лишь пройти по дорожке вдоль самого дальнего пруда. Даже в разгар лета там оставались участки вязкой черной грязи. Чтобы преодолеть их, приходилось ступать по специально выложенным камням. Спрятав велосипед в зарослях боярышника, Лантье направился дальше пешком.

Валентина работала в огороде – на большом квадратном участке, который она с давних пор возделывала вручную. Из-за этого пальцы у нее стали узловатыми, а под ногтями вечно было черно. Чтобы это не бросалось в глаза, во время беседы она обычно прятала руки за спину.

Увидав, что к ней по тропинке направляется какой-то военный, она отставила корзину и выпрямилась, сцепив руки сзади.

Лантье дю Гре остановился в трех шагах от молодой женщины и снял с головы каскетку. Под лучами солнца его форма выглядела поношенной и совершенно неуместной в такую жару. Облачиться в такую одежду можно было лишь, если ты намеренно стремился противопоставить себя людям как олицетворение власти. К тому же теперь, когда кончилась война, это выглядело довольно нелепо.

– Вы, стало быть… Валентина.

Поверенный назвал только имя. Для розысков этого было достаточно, но теперь, в момент знакомства, неведение обернулось фамильярностью. Лантье покраснел.

Она была высокого роста, худощавая. Несмотря на дешевое синее льняное платье, выглядела она не по-деревенски. Длинные обнаженные руки с резко обозначенными венами, каштановые волосы, незатейливая стрижка, явно сделанная теми же ножницами, которые использовались для стрижки овец, заострившиеся черты лица – все говорило не о покорном нраве, а скорее о повседневном страдании, которое терпят, когда жизнь тяжела и приходится добывать себе пропитание.

Нелегкая зима и каждодневная работа между тем вовсе не уничтожили красоты и благородства ее тела. Те же качества, выстоявшие под ударами судьбы, отразились и в глазах Валентины. Взгляд черных блестящих глаз был прямым и светлым, открывавшим весь путь ее души. При всей убогости внешнего облика этот взгляд свидетельствовал о том, что женщина приняла свое положение, но не смирилась с ним. Это была не просто гордость, но вызов.

Заслышав голоса, на пороге дома появился ребенок. Валентина знаком велела ему уйти. Малыш помчался к лесу.

– Что вам нужно? – спросила молодая женщина.

На протяжении четырех лет войны появление человека в военной форме всегда означало смерть. Такое не забывается. Лантье выдавил улыбку, стараясь держаться обходительно. Он представился, назвав свое имя и армейское звание. При словах «военная прокуратура» Валентина вздрогнула.

– И чем я могу…

– Вы знаете Жака Морлака?

Она кивнула, оглянувшись на опушку леса, будто желая убедиться, что ребенок скрылся из виду. Солнце уже поднялось высоко, и жара начисто вытеснила утреннюю свежесть. Лантье чувствовал, как под мышками стекает пот.

– Нельзя ли перейти куда-то, где мы могли бы поговорить?

Он имел в виду – в тень.

– Идемте, – сказала она, направляясь к дому.

Дверь была нараспашку. Шагнув внутрь, Лантье после яркого дневного света не сразу свыкся с темнотой гостиной. Споткнувшись на неровной терракотовой плитке, он ухватился за угол массивного буфета. Валентина указала на стул, и он сел, облокотившись на стол. Она принесла кувшин с водой и бутылку сиропа. Над засахарившейся пробкой кружили мошки, и Валентина махнула рукой, чтобы отогнать их.

Лантье исподтишка оглядел комнату и удивился. Обстановка была вовсе не крестьянская. Разумеется, это был сельский дом: с потолка свешивались пучки сухих трав, на полках возле камина стояли банки с вареньем, разные овощные и фруктовые заготовки, из-за решетчатой стенки продуктового шкафа пахло сырами и соленьями. Но ко всему этому добавлялись детали, выбивавшиеся из общей картины. Прежде всего, на стенах висело множество репродукций, по большей части вырезанных из иллюстрированных журналов. Бумага от сырости покоробилась, и краски поплыли. Но все же можно было узнать такие шедевры, как «Давид» Микеланджело или «Битва при Сан-Романо» [8]. Там были и другие, не столь известные картины – портреты, обнаженная натура, пейзажи, а на почетном месте даже размещались авангардные кубистские картины, приводившие Лантье в ужас.

Но главное, целую стену в этой комнате занимали книги.

Следователю страшно хотелось подняться и рассмотреть их поближе. Уже издали он заметил, что это не любовные романы, которыми зачитываются продавщицы и портнихи. Это были в основном издания в строгих темных переплетах, отличавшихся от пестрых обложек популярных книжек.

Валентина тоже присела и пристально взглянула на гостя. Она улыбалась, но серьезное выражение глаз начисто лишало ее улыбку теплоты. Чтобы справиться со смущением, Лантье отхлебнул воды с сиропом.

– Мне поручено провести следствие по делу рядового, который ныне заключен в городскую тюрьму. Он вам знаком.

Валентина прекрасно поняла, о ком идет речь, но только едва заметно моргнула в ответ. Она отлично владела собой.

– Он назвался Жаком Морлаком.

Было довольно глупо говорить это, ведь они оба понимали, что к чему. Лантье решил перейти прямо к делу. И чтобы удостовериться, что владеет ситуацией, нарушил протокол и прямо спросил:

– Как вы с ним встретились?

– Его ферма тут неподалеку.

– Мне казалось…

– Да, если по дороге, то получается довольно далеко, но есть путь напрямик, мимо прудов, это минут десять, не больше.

– Значит, вы с ним знакомы всю жизнь.

– Нет, ведь я родилась не здесь. Я приехала сюда, когда мне стукнуло пятнадцать.

– Мне сказали, что все ваши родные умерли во время эпидемии кори.

– Нет, только мать и сестры.

– А отец?

Потупившись, она вцепилась в подол платья под коленом. Потом подняла голову и снова посмотрела офицеру прямо в глаза:

– Он умер от болезни.

– А корь что, не болезнь?

– От другой.

Лантье чувствовал, здесь кроется какая-то загадка, но решил, что не стоит докапываться. В конце концов, это беседа, а не допрос. Он был вовсе не заинтересован, чтобы она еще больше замкнулась.

– Вы, стало быть, прибыли в эти края после смерти родителей? Почему именно сюда?

– В этой округе у родителей был клочок земли. А одна из бабушкиных сестер жила здесь, в этом доме. Она меня приютила. Два года спустя она умерла, и я осталась одна.

В этой комнате, слегка заглушая запах нетопленого очага и плесени, витал аромат домодельного одеколона, так пахнет у старых дев и в монастырях.

– Где вы жили с родителями?

– В Париже.

Вот, значит, как. Выходит, ее беда не в том, что теперь она живет в этой деревне, в бедности, а в том, что знала другую жизнь и надеялась, что все сложится иначе. В этом захолустье она оказалась в изгнании. Репродукции картин и книги – вот все, что удалось спасти после кораблекрушения.