Дафна Дюморье - Берега. Роман о семействе Дюморье

Эллен Кларк передернула сутулыми плечами и рассмеялась – смех ее портили какие-то неуловимые жесткие нотки.

– Я считаю, что ты поступила очень мудро, устроив свое будущее, – сказала она. – Не каждому повезет познакомиться с португальским аристократом.

Ее слова пригасили яркую радость; из них выходило, что брак по любви – это просто какая-то бездушная сделка, деловое соглашение между двумя заинтересованными сторонами; бедная Эжени в отчаянии заломила ручки, с мольбой глядя на обожаемую мадемуазель Бюссон: та наверняка сумеет разогнать тучи.

– Взаимное чувство между женой и мужем, если оно подкреплено общностью веры, может быть прекрасно, – высокопарно произнесла Луиза. – Мне трудно представить себе большее счастье, чем стоять на мессе рядом со своим избранником. Все земные радости меркнут перед единением в молитве.

Эжени кивнула в знак согласия и тут же утешилась, а Эллен Кларк, приглаживая тусклые завитки волос у зеркала, на миг запнулась, прежде чем ответить.

– Как я тебе завидую, – произнесла она наконец. – А меня так и не научили молиться. И поздно уже приобретать эту привычку.

– Молиться никогда не поздно, – тихим голосом проговорила Луиза.

Эллен еще раз передернула плечами.

– Ты просто не понимаешь, – сказала она. – Да и откуда тебе? К тебе вера во Всевышнего пришла естественно. Ты впитала ее с молоком матери, еще в колыбели. А я вдыхала совсем другое: чуток злобы, чуток лести, чуток обмана – вот что мне прививали. Никто не рассказывал мне о Боге. При мне это слово употребляли, только чтобы выразиться посильнее. В итоге я усвоила единственную религию: как жить своим умом.

Луиза с Эжени переглянулись, потом отвели глаза. Как это все-таки ужасно! И как печально. Между ними и Эллен Кларк лежит целая пропасть.

– Полагаю, вам очень одиноко, – робко предположила Эжени.

– Одиноко? Почему мне должно быть одиноко? У меня есть книги, есть арфа. В одиночестве мне куда приятнее, чем в обществе большинства людей, которых я знаю.

И она начала невозмутимо укладывать ноты в футляр. Луиза страдала душой за подругу. Как ужасно, как мучительно с такой холодностью и суровостью относиться к жизни! Какая страшная пустота ждет Эллен в будущем! Луиза решила, что поставит за нее свечку в церкви Святого Этьена, когда пойдет к благословению. А еще одну свечку поставит за Луи-Матюрена. Помолится, чтобы оба смягчились душой и обрели любовь к Господу. А еще она поставит святому Антонию Падуанскому свечу в благодарность за то, что он даровал Эжени мужа. Свеча будет дорогая, длинная, такие могут гореть целые сутки; не жалко за герцога Памелла…

Следующие несколько месяцев пролетели быстро, прошло совсем немного времени – и вот юная Эжени уже опирается на руку своего супруга, а в холодном январском воздухе торжественно звонят колокола собора Парижской Богоматери.

Церемония была великолепна; явилась половина парижской знати – посланники, дипломаты, entourage [10]португальского посольства, даже представители королевского двора. Луиза, как Эжени и обещала, заняла место почетной гостьи и стояла рядом с невестой, когда высокие чиновники, военные в форме, графы и графини подходили к ней и приседали в поклоне.

Сколь истово они стремились с ней познакомиться, с мадемуазель Луизой Бюссон-Дюморье, лучшей подругой герцогини Памелла; сколь многие из них подняли бы брови в изумлении, узнав, что она – всего лишь преподавательница английского языка из небольшого частного пансиона.

Тем не менее их внимание было так лестно, что Луиза, презрительно относившаяся ко всему мирскому, все-таки зарделась от радости, когда услышала за спиной голос:

– Я всенепременно должен быть представлен подруге герцогини. Она самая очаровательная из всех присутствующих дам.

Голос был приятный; обернувшись не без застенчивости, Луиза увидела стройного белокурого молодого человека, который смотрел на нее с нескрываемым восхищением.

– Наберусь дерзости и представлюсь сам, – сказал он. – Палмелла мне сказал, что это не возбраняется. Мое имя Годфри Уоллес, я секретарь посольства. Мне сказали, что вы прекрасно говорите по-английски.

– Я родилась в Лондоне и провела там первые пятнадцать лет жизни, – ответила Луиза, улыбнувшись. – Надо быть полной глупышкой, чтобы после этого не уметь выразить свои мысли на их языке.

– Да, но я – шотландец, мадемуазель Бюссон, и у нас в Эре английский выговор куда чище, чем у этих лондонских кокни. Не могу не похвалить ваше произношение, оно безупречно. Возможно, вам известно имя моего отца, сэра Томаса Уоллеса? Он до недавнего времени жил в Лондоне.

– Я не бывала в Лондоне с пятнадцати лет, мистер Уоллес, а это было уже очень давно – ка́к давно, даже думать не хочется.

– Вот вздор! Вы пытаетесь убедить меня, что вам больше двадцати трех лет, но я никогда в это не поверю. Мне сообщили, что ваш отец, мадемуазель, увы, уже на небесах, но что у него есть владения в Сарте. Ваша матушка сейчас проживает в фамильном замке?

Луиза сильно смутилась. Очаровательный незнакомец, похоже, не был осведомлен об истинном положении ее дел. При этом он был такой приятный, такой обворожительный, жалко было говорить ему правду, да и ни к чему…

– Нет, мы… проводим зиму в Париже, – произнесла она с запинкой. – У мамы небольшая квартира на улице Люн; вы вряд ли знаете, где это, – неподалеку от Королевского сада.

– А как сказывается жизнь в городе на вашем здоровье, мадемуазель? Вы прекрасно выглядите; впрочем, убежден, что это всегда так! Полагаю, вы в ближайшее время намерены посетить Португалию, чтобы погостить у герцогини в ее новом доме? Как это, наверное, приятно для молодой дамы – жить праздной жизнью! А вот мы, несчастные секретари посольства, трудимся не покладая рук.

Так он и болтал с ней совершенно очаровательным образом, рассыпая прелестные комплименты; ей не выдалось случая объяснить, что он совершенно ложным образом понимает ее положение, что она вовсе не светская дама, какой он ее считает.

Он выразил желание представиться ее матушке, а она ответила, ничуть не покривив душой, что мадам Бюссон это в данный момент было бы не очень удобно: она готовится к визиту в Гамбург, поедет навещать своего среднего сына Жака, который там работает; это навело разговор на других ее братьев – Роберт в Лондоне, Гийом скоро тоже отправится в Гамбург; ее новый знакомый порадовался, что у них есть семейное дело, а потом заявил, что горячо интересуется естественными науками и ему обязательно нужно познакомиться с Луи-Матюреном.

– Если вашего брата это не слишком затруднит, возможно, он как-нибудь вечером зайдет ко мне в пансион? – предложил он. – Ужинаю я в пять и буду чрезвычайно рад его видеть, если, конечно, ему это будет удобно.