Луиза Уолтерс - Чемодан миссис Синклер

– Вам не нравятся мои рассуждения?

– Наоборот, нравятся. В них куда больше смысла.

– Больше смысла, чем в чём?

– Да в тех же воскресных проповедях. Во всей этой церковной болтовне.

– Вы ходите в церковь?

– Нет. Давно уже не хожу. Ужасное место. В детстве меня каждое воскресенье заставляли ходить в церковь. Ян, вы не против, если я спрошу, почему вы называете меня Доротеей?

– Потому что это имя намного красивее, чем Дороти. Для меня вы Доротея.

– Пожалуй, вы правы. Мне тоже больше нравится Доротея. А скажите что-нибудь по-польски. Пожалуйста.

– Ty jesteś piękną kobietą [4].

– Какой сложный язык!

– Нет, простой. Намного проще вашего.

– Вы так думаете?

– Конечно.

– И что вы сказали на польском?

– Я сказал… какой прекрасный сад, какой прекрасный день и как все вокруг прекрасно.

– Что-то я вам не верю.

– Тогда вам самой придется докапываться до смысла.

– И докопаюсь.

– Моя жена вечно докапывалась до того, что я говорил. Думаю, меня не так легко понять. Наверное, я не просвечивающий.

Жена? А она-то думала… Какая же ты дура, Дороти. Боже мой, неужели она…

– Ян… простите. Я как-то не подумала, что вы женаты.

Мысленно Дороти отчитывала себя за несносное поведение. Да, он женат. И что тут удивительного? Неужели она думала, что такой мужчина, как Ян, ходит в холостяках? Ну и глупости же лезут ей в голову!

– Нет. Я был женат.

– Ваша жена умерла?

– Нет. Она моя ровесница. Нам было по восемнадцать, когда я влюбился в красивую девушку и решил на ней жениться. Мама была категорически против, но что нам родительские запреты? Мы любили друг друга и поженились.

– Что же тогда случилось?

Дороти все-таки задала этот вопрос, но шепотом, едва различимым среди шелеста деревьев.

– Несколько месяцев мы прожили счастливо. У нас был уютный домик. А потом… потом оказалось, что одного меня ей мало. Она была неугомонной. Ей хотелось большего. Других мужчин. Она стала встречаться с другими за моей спиной. Спала с ними. Когда я узнал, то сильно разозлился. Я чувствовал, что меня предали. Я кричал на нее, а потом выгнал из дома. Мне было невыносимо оставаться в том доме одному. Я пошел служить в военно-воздушные силы. Больше я ее не видел. Мы развелись. Она вернулась к отцу.

– Досталось же вам, Ян. Должно быть, вы тяжело переживали. Я знаю, каким уязвимым бывает мужское самолюбие.

– А по-моему, женская любовь еще уязвимее.

– Вы говорите про всю любовь?

– Нет. Бывает крепкая любовь, которая не разламывается.

– Не ломается, – поправила его Дороти и тут же пожалела о своих учительских замашках. – Значит, вы были несчастны в любви?

– Как и вы.

– Да. Все может сломаться. Я это поняла и приняла. Верить полностью нельзя никому и ничему. Обязательно обманетесь.

– Думаете, нельзя?

– Почему бы нам не поговорить о чем-нибудь повеселее? Кстати, девочки без ума от вашего патефона. Каждый вечер заводят. Танцуют, поют. Кружатся по комнате, забыв обо всем. Даже о том, как устали за день. Вы сделали нам поистине бесценный подарок.

– А что делаете вы, когда они танцуют?

– Шью. Правильнее сказать, штопаю и перешиваю. У Нины – той, что повыше и покрепче, – волчий аппетит. Мне чуть ли не каждую неделю приходится что-нибудь расставлять и расширять. В Лондоне она жила впроголодь. Видимо, из бедной семьи.

– Наверное, еще и многодетной?

– У нее двое старших братьев и младшие брат с сестрой. Скорее всего, близнецы. Я ей так завидую! Близнецов вывезли из Лондона в Уэльс. Нина пытается писать им письма, но я вынуждена ей помогать. Она читает с трудом, а уж пишет… Говорит, что скучает по Лондону, но я сомневаюсь. По-моему, она была рада уехать оттуда. Зачем тогда записываться в Земледельческую армию, если тебе так нравится в городе? – Дороти резко замолчала, поймав себя на том, что говорит слишком быстро и как-то бессвязно. – А вы, наверное, любите городскую жизнь? – спросила она.

– Я не жил в большом городе. Вы жили?

– В детстве я жила в Оксфорде. Как там было шумно и людно. Мне это не нравилось. А ведь в моем детстве еще не было такого количества автомобилей.

– Доротея, сколько вам лет?

– Мне… ну, раз уж вы спросили… тем более что вы сказали мне ваш возраст, я назову свой. Мне тридцать девять. В ноябре исполнится сорок.

– Молодая женщина.

– Не льстите. Я женщина далеко не первой молодости. И слишком старая, чтобы рожать детей. Наверное, с Сидни я допустила ошибку. После стольких выкидышей… нужно было бы задуматься. А я допустила эту беременность. Какая глупость с моей стороны. Вот меня и наказали.

– Кто наказал? – Голубые глаза Яна неотрывно смотрели на нее.

– Не знаю. Может, моя мать. Наверное, наложила на меня заклятие.

– Вы что, серьезно?

Теперь его глаза искрились весельем. Он явно посчитал ее слова шуткой.

– Нет, конечно. Но она ведьма.

– Почему вы ее так называете?

– Потому что она не имела права становиться матерью. – Дороти встала и принялась убирать со стола. Ян тоже вскочил, намереваясь ей помочь. – Я сейчас удивляюсь, как могла столько лет жить с матерью под одной крышей. Она была неисправимым человеком. Мы уже шесть лет как не общаемся. Я уезжала от нее со скандалом. Она была невероятно зла на меня.

– Из-за вашего решения выйти за Альберта?

– Да. Я покинула ее дом… наш дом, чтобы выйти за человека «ниже себя». Моя мать не могла этого вынести. Она все еще живет в Викторианской эпохе. К счастью, на самом деле мы живем в тридцатые годы. Теперь уже в сороковые. Иные времена, иные женщины. Какие там «правила приличия»! Взять моих девочек. Бывает, я просто удивляюсь их бесстыдству. Но я их не обвиняю. Жизнь у нас одна. А времена сейчас тяжелые и страшные. Одному Богу известно, чем все это закончится. – Дороти взяла поднос и, прежде чем уйти в дом, спросила: – Хотите еще чая?

Она решительно отказалась от помощи Яна, предложив ему сидеть и наслаждаться спокойствием воскресного дня. Заварила свежий чай, налила в молочник молока и добавила в сахарницу сахара. Сегодня она не собиралась экономить. Даже успела слетать наверх и посмотреться в зеркало на комоде. Может, подкрасить губы? Подумав, Дороти решила этого не делать.

Вернувшись в сад, она нашла Яна на траве. Он лежал, скрестив ноги и упираясь затылком о руку. В другой он держал травинку, которую покусывал. Увидев Дороти с подносом, Ян широко улыбнулся.

– Вам хорошо здесь? – спросила она.

Дороти была ошеломлена. Чем именно – она не понимала. Возможно, тем, что Альберт вообще не знал, что такое беззаботность. За все годы их совместной жизни она не видела, чтобы он вот так лежал в саду, покусывая травинку.

– Мне здесь очень хорошо, – ответил Ян и тут же спросил: – Доротея, а вы боитесь этой войны?