Сара Груэн - У кромки воды

Я отчаянно хотела сбежать. Все мои ровесницы уже были в пансионах, но мать заявляла, что не переживет разлуки со мной ни на день, хотя я не видела ее ни разу, пока она была с Артуром. У меня совсем не было друзей. Отец на меня и смотреть не хотел, а мать не сводила глаз.

Однажды я вырвала страницу из телефонного справочника и нашла адрес детского приюта. Оглядываясь назад, я понимала, что выйти из такси в дорогой одежде и объявить матери-настоятельнице, что я сирота, было не самой удачной идеей. Меня, разумеется, вернули восвояси, после чего я стала в буквальном смысле пленницей в нашем доме: слугам был отдан строжайший приказ не выпускать меня наружу и сообщать матери, если я попытаюсь выйти. Волноваться им было не о чем. Мне было некуда идти.

Вскоре после попытки побега мы с отцом встретились в коридоре, и вместо того чтобы пройти мимо, буркнув что-то себе под нос, он остановился. Его взгляд пробежал по мне сверху донизу, потом поднялся обратно, надолго, из-за чего мне стало неловко, остановившись на моих бедрах и груди. Отец нахмурился.

– Сколько тебе? – спросил он.

– В следующем месяце будет пятнадцать, – ответила я.

– Ты похожа, черт возьми, на мальчишку. Где твоя мать?

– По-моему, в гостиной.

Он отодвинул меня и понесся прочь, взревев:

– Вивиан? Где ты? Вивиан!

Когда он с такой силой захлопнул за собой дверь гостиной, что затряслись стены, я поняла, что сейчас случится что-то необыкновенное. Наша домоправительница, миссис Хаффман, стояла в другом конце коридора, вытаращив глаза и зажав рукой рот. Мы переглянулись, безмолвно уговорившись подслушать. Она подкралась к двери следом за мной.

Всегдашних средств ведения войны не было: ни хладнокровных, но саркастических намеков, ни тщательно отточенных издевок, и уж точно не было сокрушительного молчания. Первым залпом отца был рев, а мать в ответ истерически зарыдала.

Я ждала, что она в любой момент выскочит, прижав к лицу платок, но вместо этого ее плач превратился в яростный визг, прерываемый звоном и треском. На высшей ноте звериного вопля послышался самый оглушительный грохот: казалось, сквозь потолок рухнул бильярдный стол. Мы с миссис Хаффман в ужасе переглянулись, но, поскольку битва продолжалась, похоже было, что никого не убили.

Он: Ей недостаточно было погубить его репутацию, сбежав с чужим мужем? Неужели она так глубоко его ненавидит, что теперь вознамерилась погубить здоровье его единственного ребенка?

Она: Она просто заботилась о моих интересах, потому что ему-то точно было все равно. Ему было так же наплевать на меня, как и на нее, он никогда ее не любил, ему нужны были только деньги. Разве она виновата, что муж из него был никакой? Что плохого в желании, чтобы тебя любили?

Он: Какие деньги? Если она настолько глупа, что полагает, будто доходы стоят того, чтобы выносить ее выходки, она слишком много о себе возомнила. Весь основной капитал не стоит пытки быть на ней женатым.

Затем последовала оглушительная какофония, когда они пытались друг друга перекричать. В конце концов отец потребовал тишины таким неожиданным и пугающим тоном, что получил то, чего хотел.

Когда он снова заговорил, в его голосе бурлили решимость и тихая ярость.

Возможно, он и обречен, сказал он, но я – нет, а раз уж я, судя по всему, останусь его единственным ребенком, он не станет праздно наблюдать, как мать пытается заморить меня голодом. Я немедленно, завтра, отправлюсь в пансион, как только он все устроит.

Дверь открылась так внезапно, что нам с миссис Хаффман пришлось прижаться к стене, чтобы не столкнуться с моей матерью, промчавшейся мимо с красным перекошенным лицом. В руках она сжимала платок.

Отец появился через долю секунды, глаза у него были выкачены, лоб блестел. Увидев меня, он остановился, и на жуткое мгновение мне показалось, что он сейчас меня ударит.

Он повернулся к миссис Хаффман.

– Уложите вещи Мэдилейн. Все, – сказал он, потом развернулся на каблуках и проследовал в свой кабинет.

Когда он захлопнул дверь, где-то наверху захлопнулась другая, с еще большей силой.

Мы с миссис Хаффман осторожно заглянули в гостиную.

Она походила на поле боя. Все вазы были разбиты, рамки с фотографиями тоже. Антикварный столик лежал на боку, у него недоставало ножки, но самое поразительное – были опрокинуты большие стоячие часы, их футляр треснул, вокруг лежали щепки, осколки стекла, пружины, катушки и винтики.

Пока я осматривала разрушения, во мне росло неизмеримое волнение, больше всего, из того, что мне довелось пережить, похожее на восторг. Если никто ничего не уладит, я и в самом деле могу выбраться отсюда, возможно, даже сохранив нос и лобные доли мозга в неприкосновенности. Я впервые решила не подниматься к матери и молилась – на самом деле молилась, – чтобы ни один из родителей не уступил.

Я выбралась. Четыре дня спустя. Но прежде нашла мать под холодной водой в ванне. Ее волосы всплыли вокруг нее, как у Офелии, а возле ее переброшенной через край ванны руки лежал пустой пузырек таблеток от нервов.

Я сломалась и поднялась к ней меньше чем через час после скандала. Она поставила на то, что я приду раньше.

Надо мной, рывком выведя меня из задумчивости, строем пронеслись самолеты. Мэг говорила, что это «наши ребята» все время летают в округе и что бояться нечего, если не завыла сирена. Тем не менее нервы мои окончательно расстроились.

Я добрела до поля с белыми пони, и они снова подошли к изгороди, посмотреть, нет ли у меня чего-нибудь для них. Я развернула сэндвич и предложила им кусочек корки, но они с отвращением запрокинули головы. Осознав, что пыталась накормить их мясным сэндвичем, я беспомощно заизвинялась, а потом съела корку сама. Мгновение спустя я заглотала сэндвич целиком.

Когда я проходила мимо кладбища, над головой появилась одинокая ворона. Она кружила и каркала, словно горевала о своем. А еще она будто следовала за мной. Она точно по-прежнему была у меня над головой, когда я дошла до Покрова и нырнула на лесную тропинку, просто чтобы избавиться от вороны. Далеко я уйти не успела, до меня дошло, что я веду себя глупо, и я остановилась, чтобы осмотреться.

Деревья и кусты росли густо, под ногами хлюпала коричневая грязь. Отовсюду слышался звук струящейся воды, и, хотя листьев на ветвях не было, все переливалось красками, ярко зеленело: мох стелился по земле и упавшим стволам, свисал кружевной путаницей с ветвей.

Земля под деревьями была окроплена дивной красоты мухоморами. Крохотные, похожие на кубки, снаружи они были неброского бурого цвета, но внутри горели самым ярким алым, что я видела. Я сорвала несколько мухоморов и рассовала их по карманам. В одном кармане обнаружился компас. Я едва удержалась, чтобы не швырнуть его в чащу.