Сара Груэн - У кромки воды

Мы с Эллисом сидели в относительной тишине, в коконе, образованном болтовней и смехом остальных.

Эллис медленно сполз в кресле, пока оно не стало казаться пустым, если взглянуть сзади. Глаза у него были стеклянные, лицо приобрело землистый оттенок.

У меня звенело в ушах от шампанского. Я подняла руки, чтобы понять, что у меня с волосами, и обнаружила, что локоны с одной стороны развились и свисали теперь вдоль шеи. Продвинувшись дальше, я обнаружила, что бриллиантовый гребень, подаренный свекровью, исчез. Меня хватила паника. Это был свадебный подарок, редкий случай сочувствия, проявленного ко мне женщиной, которая не скрывала, что не хочет, чтобы я выходила за ее сына, но все-таки была достаточно тронута, чтобы вручить мне его за мгновение до того, как Хэнк повел меня к алтарю.

– Думаю, надо это сделать, – сказал Эллис.

– Конечно, – весело отозвалась я. – На следующем же…

– Я серьезно, – резко произнес он.

Я подняла глаза, оторопев от его тона. У него ходили желваки. Я точно не знала, когда это случилось, но настроение Эллиса переменилось. Мы больше не играли.

Он раздраженно на меня посмотрел.

– Что? Почему нет?

– Потому что война, – мягко ответила я.

– Carpe diem, и все такое. Война – часть приключения. Видит бог, иначе я к ней не приближусь. Да и Хэнк, если на то пошло.

Он зачесал волосы назад всей пятерней, одна прядь осталась стоять торчком. Эллис придвинулся ко мне ближе и прищурился.

– Ты же знаешь, как нас называют, да? – спросил он. – Негодники.

Они с Хэнком были единственными со статусом 4F, «негоден к военной службе», во всем зале. Я подумала, не оскорбил ли его кто, пока он ходил за напитками.

Хэнк свое плоскостопие принял сразу, как почти все в жизни, но Эллиса статус «негоден» уничтожил. Ему не ставили дальтонизм до тех пор, пока он не попытался записаться добровольцем и ему не отказали. Он попробовал снова, в другом месте, и его опять не взяли. Пусть то была и не его вина, он был прав: его осуждали, и я знала, как его это гнетет. Осуждение было неумолимым и безмолвным, он даже не мог себя защитить. Его собственный отец, ветеран Первой мировой, относился к нему с неприкрытым отвращением с тех пор, как узнал новости. Эта несправедливость была тем болезненнее, что жили мы с его родителями, которые извращенно лишили нас какой-либо возможности сбежать. Через два дня после бомбардировки Перл-Харбора они на две трети урезали Эллису содержание. Моя свекровь сообщила нам об этом в гостиной перед обедом, объявив с чопорным удовлетворением о своей уверенности в том, что нам будет приятно знать, что до тех пор, пока «не кончится этот ужас», деньги будут тратиться на военные облигации. Строго говоря, деньги могли уходить и туда, но было совершенно ясно, что истинной причиной было стремление наказать Эллиса. Его мать настаивала на отмщении, потому что он посмел на мне жениться, а его отец… мы точно не знали. То ли он не верил, что Эллис дальтоник, то ли не мог ему этого простить. В итоге мы оказались словно в ночном кошмаре, вынуждены жить под постоянным присмотром тех, кого считали своими тюремщиками.

– Ты знаешь, как это тяжело, – продолжал Эллис. – Когда все глазеют, гадая, почему я не в армии.

– Никто не глазеет…

– Брось этот снисходительный тон! Ты прекрасно знаешь, что глазеют!

Из-за того, что он вспылил, все обернулись и посмотрели на нас.

Эллис рассерженно махнул в их сторону рукой.

– Видишь?

Он гневно огляделся. Все до одного отвернулись, убрав с лиц шокированное выражение. Разговор возобновился, но на пониженных тонах.

Эллис перевел глаза на меня.

– Я знаю, что с виду совершенно здоров, – продолжал он, тщательно следя за голосом. – Мой собственный отец считает меня трусом, что там. Я должен доказать, что чего-то стою. Ему, им, себе. Я думал, уж ты-то поймешь.

– Милый, я понимаю, – ответила я.

– Точно? – спросил он, растянув губы в горькой усмешке.

– Конечно, – сказала я, и я действительно понимала, хотя в тот момент сказала бы что угодно, лишь бы его успокоить.

Он пил крепкие напитки с середины дня, и я знала, что все может быстро пойти наперекосяк. То, как на нас старались не смотреть все вокруг, уже обещало очень неприятное начало года.

Моя свекровь, пропустившая вечеринку из-за мигрени, конечно же, начнет получать доклады о нашем поведении уже к полудню. Мне оставалось только гадать, как она отреагирует, когда узнает, что я потеряла гребень. Я решила, что завтра позвоню и сдамся на милость миссис Пью. Если гребень выпал в снег, он, скорее всего, утрачен навсегда, но если завалился за спинку дивана, еще может обнаружиться.

Эллис пристально на меня смотрел, в его глазах плясало отражение огня. Через пару секунд маска гнева на его лице переплавилась в печальное облегчение. Он потянулся похлопать меня по коленке и едва не свалился с кресла.

– Моя девочка, – сказал он, пытаясь сесть ровно. – Всегда готова к приключениям. Ты не похожа на других девушек, знаешь. В них нет ни унции веселья. Потому-то Хэнк и не женится на Вайолет. Он дожидается вторую тебя. Только второй нет. Мне досталась единственная и неповторимая.

– О чем это вы? – спросил Хэнк, возникнув из ниоткуда и снова обрушиваясь в кресло. – Сюда! – гаркнул он, щелкнув пальцами над головой.

Официант поставил перед нами новые напитки. Хэнк повернулся к Эллису:

– Мэдди опять пытается меня сбыть с рук? Ей-богу, тут такое эхо.

– Нет. Она согласилась. Мы едем в Шотландию.

Хэнк вытаращил глаза.

– Правда?

Он повернулся ко мне, ожидая подтверждения.

Я не считала, что согласилась, по сути, по крайней мере, не после того, как поняла, что разговор идет не шуточный, но раз уж мне удалось обезвредить бомбу и, возможно, спасти вечер, я решила им подыграть.

– Конечно, – ответила я, широко разводя руки. – Почему бы и нет?

На следующее утро я, вздрогнув, проснулась оттого, что в холле внизу зазвонил телефон. Было ровно девять утра, самое раннее «приличное» время. Я оцепенела, натянув одеяло до подбородка, пока Пембертон, дворецкий, ходил за моей свекровью. Сперва я услышала ее решительные шаги, потом приглушенный голос, поднимавшийся и опадавший удивленными волнами.

Я была совершенно разбита: в голове стучало, мучила изжога – весьма вероятно, я была еще пьяна. Большую часть ночи я помнила, но были моменты, выпавшие из памяти: например, как я добралась домой. Понимание того, что я не просто немножко выпила, настигло меня внезапно; я помнила, что точно осознала: пора остановиться, но не помнила, как ушла и тем более как ехала домой. Я понятия не имела, сколько часов провела в постели.

Погубленное платье лежало бесформенной кучей посреди ковра и походило на выпущенные кишки. Рядом валялись туфли, у одной не хватало каблука. Белая горжетка висела на краю моего полированного туалетного столика из красного дерева, грязный мех щетинился иглами. Нитку жемчуга я бросила возле шкатулки для драгоценностей, обе серьги – квадратные рубины в обрамлении бриллиантов – лежали поблизости, но не вместе. Между ними стояла огромная пробка от шампанского. Я проверила, есть ли у меня на пальце кольцо, и тут, ощутив головокружение и тошноту, вспомнила про гребень. Зарылась лицом в подушку и зажала уши ее углами.