Марк Хелприн - На солнце и в тени

Гарри слишком любил Кэтрин, чтобы обидеться на то, что она упомянула о нем словно о нелюбимом слуге или не вызывающем доверия незнакомце.

– Почему бы тебе не поехать? – спросил он. – С Монтокской дороги можно полюбоваться штормовыми волнами.

– Прогуляться и посмотреть на волны мы можем и здесь, – тоном, который был отчасти воинственным, но отчасти призывал заключить ее в объятия, ответила она.

Он не терял здравомыслия.

– С высоты это выглядит гораздо более интересно и драматично.

Ему не следовало говорить «драматично». Билли и Эвелин поморщились.

– Шторм закончился, – заявила Кэтрин.

– Но на океанском побережье, – ответил Гарри, стараясь не выглядеть спорщиком (что было почти как идти по мосту из яичной скорлупы), – самые высокие волны зарождаются далеко в море и приходят после шторма. Они как раз достигнут своего пика, и на них можно будет смотреть, зная, что теперь они могут только убывать.

– Да, – сказал Билли, – к тому же из «Роллс-Ройса», где тебе будет очень удобно.

Из окон этой машины она видела слишком много замечательных вещей, чтобы не поехать, и, объявив, что едет, она показалась ближе к прежней себе.

– Не хочу омаров, – сказала она. – Хочу чего-нибудь более ободряющего.

– Омар не ободряет? – спросил Билли. – Наверное, нет, если колотить им кого-нибудь по лицу.

– Омар для триумфа, для тех, у кого нет забот. Я бы предпочла какой-нибудь суп и булочки.

– А, – сказал Билли. – Понимаю. – На самом деле он ничего не понимал.

– Конечно, – добавила Эвелин, понимая, как просто будет сделать то, чего хочет дочь.

У Хизер-Хиллз волны опять стали кавалерией, выступающей против мира суши одной галопирующей белой цепью за другой, атакуя пляжи, которые каким-то образам оставались нетронутыми. Вода в заливе была сравнительно спокойна, и рыбаки, руководствуясь привычкой и необходимостью, вышли в него до окончания шторма, наживляя меньшие крючки и волоча меньше сетей.

В доках казалось, что между Кэтрин и этими рыбаками существует некая связь, которую Гарри, недавно пришедший с войны, очень хорошо понимал. Он не ревновал из-за ее любви к ним и не тревожился из-за их любви к ней, ибо это было чем-то сверкающим и чистым, что у него на глазах заставляло огрубелых солдат почитать женскую красоту, к которой они неправильно относились и которую неправильно истолковывали всю свою жизнь, – и, вероятно, вернулись к прежним взглядам, когда завершились их лишения. Кэтрин всегда понимала трудности рыбаков, всегда была к ним добра, но теперь это было глубже, словно она сидела с ними в их лодках или ждала их дома вместе с их детьми.

Билли купил рыбы, и они поехали обратно. Она была спокойна и молчалива. Слегка моросило. Либо опустились сумерки, либо плотные тучи создавали иллюзию вечернего света. Билли выключил фары, и одновременно с этим Эвелин подалась вперед и включила радио. Дальний конец Лонг-Айленда выдавался далеко в море, не было ни холмов, ни гор, чтобы мешать прохождению радиосигналов, с которыми, однако, возбужденная штормом атмосфера обходилась как ветер с выскользнувшими из рук воздушными шариками. Станция в Чикаго то появлялась, то угасала, пока ее призрачный танец за теплым желтым светом шкалы настойки не исчез окончательно. Затем машина чудесным образом наполнилась французской речью. «Монреаль», – немного послушав, сказал Билли, разочарованный тем, что трансляция шла не из-за океана. А затем Эвелин повернула верньер и остановила подсвеченный ползунок на мощной нью-йоркской станции, и зазвучал скрипичный концерт Бетховена ре мажор, прерываемый одиночными потрескиваниями помех из-за молний далеко в море.

Инстинктивно, как пилот, проверяющий показания приборов, Билли устремил взгляд на указатель настройки, чтобы увидеть номер станции. Он был хорошим водителем и до этого смотрел вперед. Длинная, прямая дорога была пуста, насколько хватало глаз, а огни он заметил бы за милю. Ему было удобно, и он был расслаблен, как всякий, кто едет по прямой и пустой дороге даже в сумерках. Билли был единственным, кто не смог определить музыку почти мгновенно – Кэтрин для этого хватило двух тактов, – и, пока он щурился и слушал, пытаясь уловить рисунок мелодии и характерное использование инструментов, машина сдвигалась к обочине. Это была очень большая машина, и, хотя ее правые колеса еще не касались песчаного ската обочины, корпус успел зайти на шесть дюймов в то пространство, где ему быть не полагалось.

Эвелин схватилась за руль и вывернула «Роллс-Ройс» на дорогу, чтобы не наехать на темную фигуру человека, шедшего по обочине, которого они чуть не задавили. Он вряд ли смог бы их услышать. Дул сильный ветер, а большой двигатель «Роллс-Ройса», когда ему не приходилось напрягаться, работал чрезвычайно тихо.

– Сукин сын! – вскричал Билли, возвращая автомобиль на его полосу, меж тем как адреналин пульсировал в нем так, чтобы он слышал каждую ноту, приносимую радиоволнами. – Так и знал, что это Бетховен. Какого черта этот сукин сын вот так прется по дороге?

– Мы почти съехали с дороги, папа, – строго сказала Кэтрин.

– Но не съехали же, – ответил Билли. – Не съехали. Никто не ходит прямо на дороге, где можно попасть под машину. – Билли ожидал, что мужчины и женщины разделятся в этой дискуссии, и ждал поддержки от Гарри, но Гарри обернулся на сиденье и смотрел в заднее окно.

– Остановите, – приказал Гарри.

– Ради бога, Билли, ты его ударил, – заявила Эвелин в панике.

– Нет. Я никого не задел. – Тем не менее он затормозил, как если бы задел, и машина остановилась. – Зачем останавливаться?

– У него китель Сто первой, – провозгласил Гарри. – И у него нет обуви.

Фигура едва виднелась в темноте и приближалась к ним походкой, которая из-за ветра с океана и дождя казалась угрожающей и приводила в замешательство. Билли нажал на газ, и автомобиль бесшумно вернулся на дорогу.

– Подождите! – крикнул Гарри, словно обращаясь к человеку снаружи.

– Что ты предлагаешь? – спросил Билли.

– Давайте его подвезем.

– Куда? Последний поезд уже ушел.

– В деревню.

– Его немедленно арестуют за бродяжничество.

– Может быть, он там кого-нибудь знает или сам там живет.

– Не важно, – сказал Билли. – Я не посажу его в машину. Я видел его в зеркале. Прости, но у него такой вид, будто он готов перерезать горло ради припасов из корзины для пикника.

– Но он из Сто первой, – сказал Гарри, понимая, что для других это вряд ли послужит весомым аргументом, тем более что это не было даже его собственным подразделением.

– Да хоть из Миллион десятой. Война закончилась. Ему следует устроиться на работу и обуваться.

– Война еще не закончилась, – сказал Гарри, – во всяком случае для него. И пройдет еще очень много времени, Билли, прежде чем это случится. Полтора года назад он сражался в Германии. Вам это о чем-нибудь говорит?