Марк Хелприн - На солнце и в тени

Потом он почувствовал, что земля быстро надвигается, потому что сами звезды, казалось, устремились вверх, а мир внизу стал неровным. Натяжение веревок ножных сумок исчезло, как только те оказались на земле и накренились. Он приготовился, ударился, расслабился и покатился. Он был во Франции. Он приземлился в опасной близости от каменной стены и упал на выступающий плоский камень, о который ударился так, что потянул мышцу или сухожилие в шее.

Подгоняемый адреналином, он мгновенно сделал все, что полагалось. При легком ветерке гасить купол не было необходимости, и он изготовил карабин к стрельбе. Со стропами, тянувшимися от него, как паутина, он стоял, слушал и медленно поворачивался. Глаза у него привыкли к озаряемой луной темноте, казавшейся чуть ли не дневным светом, но он ничего не видел, кроме контуров деревьев, каменных стен и небольшого здания на поле рядом. Было слишком поздно для лягушек и сверчков, но слишком рано для двигателей, разговоров, шагов, музыки или металлических звуков, производимых солдатами при движении – когда снаряжение цепляется за камни и ветки, винтовки приглушенно звякают, пряжки и фляги с водой, принуждаемые к тишине, бунтуют. Не было даже мычания или блеяния. Ничего.

Он снял с себя парашютную упряжь и другое пристегнутое к нему снаряжение, собрал купол, расчехлил лопатку и начал копать, не смея глубоко дышать и, чтобы не брякнуть сталью о камень, каждый раз пробуя землю кончиком лопаты, прежде чем надавить на нее. Копнув несколько раз, он останавливался, чтобы послушать. Почва была жирной, протыкалась и вынималась без особого труда. Вроде бы без особых усилий – хотя сейчас он не заметил бы напряжения, если бы вырыл яму в пять раз глубже, – через несколько минут Гарри закончил, собрал лунно-белый шелк и зарыл его, стараясь вернуть дерн на место, чтобы земля на первый взгляд казалась нетронутой. Он закопал и ножные сумки, распределив их содержимое в свой рюкзак и по карманам и подсумкам, а также приторочив к лямкам и ремням. Его первейшей задачей было найти укрытие, а следующей – избавиться от лишнего веса. Он воспользуется базукой и двумя ракетами к ней, как только представится случай, что облегчит поклажу на двадцать один фунт и, поскольку гранатомет разделялся на две секции, избавит от четырех неудобных для переноски предметов. Выпустив ракеты, он получит возможность сражаться наилучшим для себя способом – налегке и из укрытия, меткими выстрелами. Но не станет, как советовали пилоты, топить свои боеприпасы в воде, чтобы достичь этого: попадание ракет в цель спасет чьи-то жизни.

Согласно светящимся стрелкам и меткам на циферблате его часов, было четыре утра. Находясь где-то западнее и южнее Сен-Ло, он двинулся к силуэту здания за каменной стеной, в которую чуть не угодил при приземлении. Было маловероятно, чтобы поблизости находились немцы или кто-либо вообще, но фермеры должны были скоро подняться. Строение было старым, ухоженным – амбар без окон и с двойной дверью. Он подождал, прислушиваясь, а затем вошел. Он не мог воспользоваться фонарем, потому что вместо него и сменных батарей к нему взял почти пятьдесят дополнительных патронов калибра.30. Карабин был столпом, краеугольным камнем его мира.

Вынув из кармана короткую толстую свечу, он поднес ее к земле, зажег и, прикрывая ее собой, шагнул внутрь, закрыв за собой дверь. Там ничего не было, кроме сена. Расчистив место на полу, он поставил свечу и как можно быстрее, потому что даже малейший проблеск света мог пройти через трещины в досках и выдать его, перебрал свои припасы. Продовольствие на десять дней, водонепроницаемая подкладка, легкое шерстяное одеяло размером с покрывало, четыреста патронов, раскладная лопатка и две ракеты с выступами по бокам, похожими на рога, лежали в рюкзаке или были к нему приторочены. В подсумках и карманах имелись четыре магазина по тридцать патронов, две гранаты, два полуфунтовых бруска взрывчатки, туалетные принадлежности, бинты, свечи, спички, серосодержащий порошок, морфин, две сигнальные ракеты, зеркало, кликер, карты и подзорная труба. К поясу крепились фляга, кусачки и штык, на плечевых ремнях висели две части базуки. В руках у него был карабин с присоединенным магазином. А на голове каска, которую он ненавидел за то, что в ней жарко, а также из-за ее ужасной тяжести и манеры съезжать при каждом движении, ограничивая как зрение, так и слух, но которая была лучше, чем пуля в мозгу.

До утра он не мог даже приблизительно узнать, где находится, он совершенно не испытывал голода или жажды, он благополучно приземлился, оставшись незамеченным, и сердце у него хоть и колотилось, теперь уже успокаивалось. Он задул свечу, убрал ее в карман и зарылся в сено, отчасти скрывшись от двери. Поместив рюкзак и базуку справа, он достал одеяло и набросил на плечи, ослабил воротник, снял каску и, держа карабин в руках, откинулся назад. Все было тихо. Шея у него, как он теперь почувствовал, болела довольно сильно. Но это ничего не значило. Некоторое время он прислушивался. А затем воспользовался возможностью, которую никогда не должен упускать солдат-одиночка, и уснул.

Проснувшись чуть свет, он подошел к стенам амбара и выглянул через трещины во все четыре стороны. Довольно близко на юге он увидел шпиль церкви. На востоке и западе лежали поля, пересекаемые каменными стенами, а на севере виднелись живые изгороди из вечнозеленых растений. Он позавтракал, почистил зубы, сделал глоток воды и закопал продовольственные контейнеры, все примерно за минуту. Затем взвалил на плечи свой груз и направился к лесу, где намеревался устроить укрытие, прежде чем определить свое точное местоположение и приступить к работе.

Едва приблизившись к стене, через которую перебрался ночью, он увидел фермера, который, орудуя длинным прутом, гнал коров вниз по склону. Гарри двинулся к нему и оставался незамеченным, пока не оказался примерно в семидесяти пяти футах. Фермер вздрогнул, вздохнул, что-то сказал и развел руками.

Подступало испытание более пугающее, чем стычка с врагом, – правильно говорить по-французски после многих лет, на протяжении которых он не имел возможности практиковаться в этом языке. Когда он был гораздо моложе, ему потребовалось несколько недель в Париже, прежде чем он почувствовал, что как-то начал ладить с речью, а сейчас, несмотря на прежние занятия, он был абсолютным новичком, и голова была забита совсем другими вопросами.

– Американцы! Вы американец! – сказал фермер, за чем последовали эмоции, копившиеся четыре года и выраженные на западно-французском диалекте с крестьянскими идиомами, чего Гарри не смог бы перевести даже со словарем и на что он отвечал только: «Да, да» и «Вот мы и снова пожаловали», – что крайне удивило его самого, потому что прозвучало как фраза из мюзик-холла.