Марк Хелприн - На солнце и в тени

Она бродила, переполняемая образами – тысячами лиц, рассказывавших о глубоких или отчаявшихся жизнях; облаками, которые гирляндами оплетали огромные здания; разнообразными двигателями городской торговли… а ветер кратко приподнимал подол кремового пальто какой-то женщины, спешившей к югу по краю площади Мэдисон-сквер; а солнце ослепительно вспыхивало в сотнях тысяч окон; а мосты высились над голубой водой, покрытой барашками; а голуби почти синхронно вспархивали с тротуаров, потемневших от дождя, и разворачивались по математически идеальной кривой, не двигая крыльями, ибо совершенство их полета было даром вездесущего и невидимого воздуха.

С такой же серьезностью и сосредоточенностью, с которой наряжается перед выходом на арену тореадор, Кэтрин оделась и нанесла сценический грим в свете окружающих зеркало ламп, которые в периферийном зрении сплавлялись в солнечное кольцо. Севернее, на Гудзоне, четверо мужчин незаметно направляли свою лодку через широкую протяженность залива Хаверстро. Этим ноябрьским вечером нигде поблизости не было никаких других лодок, а единственными огнями были огни Хай-Тора, что в самом заливе, да смутный свет городков на восточном берегу. Из-за того, что деревья раскачивались на ветру, а резиновая лодка подпрыгивала на слабой зыби, казалось, что уличные фонари и освещенные окна отдельных домов подмигивают. Но по большей части было темно, потому что луну почти полностью скрывали облака. Ноябрьская вода, лодка, оружие – все это, как во время войны, было черным.

Ни на складе в Ньюарке, ни в грузовике по дороге, ни вооружаясь и надувая лодку, не переносились они мыслями обратно во Францию 1944-го и 1945-го. Но когда их весла согласованно погружались в воду, иногда поблескивая при появлении луны, когда, преодолевая ветер, они медленно и плавно двигались через реку, они вновь стали посланцами истории: безмолвными, благоговейными, увлекаемыми смертью. Они снова почувствовал трагическое удовлетворение солдат, отделенных от времени, когда все исчезает перед сосредоточенностью боя. Всегда оставалось что-то вне и помимо шума и боли, утешающее и сильное, – река, по которой, если они не выживут, их унесет прочь. Может быть, это Бог милостиво даровал солдатам способность смотреть на себя словно из будущего или издалека, чтобы даже самые ужасные звуки затихали и время замедлялось, мягко поднимая их из мирского окружения. Ветер, дувший над черной водой, был холоден, и с каждым гребком они познавали нечто такое, что противоположно страху.

К тому мгновению, когда Кэтрин услышала легкое постукивание в дверь гримерной, она успела глубоко погрузиться в магию театра. Здесь не менее действенными, чем реальные сцены на улице, были штрихи и неуловимые остаточные изображения, которые привлекают и удерживают зрителей, и конца этому не будет. В волнообразных раскатах песен и блеске огней присутствует нечто такое, что невозможно постичь напрямую, но к чему устремляется каждая душа. И, подобно многим другим вещам, театр пытается к этому приблизиться.

Этим вечером Кэтрин была сильнее и лучистее, чем когда-либо. Она словно на самом деле присутствовала в сцене и не могла различить, что реально, а что нет, ее жизнь и ее роль слились настолько, что она находилась одновременно в двух мирах. Стоя за кулисами, она чувствовала уравновешенность и прочность, которые не могла объяснить. Ей не терпелось приступить: она была уверена, что это представление пройдет сквозь нее, словно ее не существует, словно в ней не окажется никаких помех для совершенства.

Точно по команде, она вышла на сцену, девушка из Ред-Лайона или откуда-то еще, и ее нашли прожектора. Кровь прихлынула к ее лицу сильнее обычного. Возможно, одно то, как она стояла, наращивая энергию, заставило зрителей понять, еще до ее знаменитого вздоха, что они присутствуют при замечательном событии.

Началась музыка, грохот литавр, звон колокольчиков, все то, что преобразует хаос большого города в сияющий набор, и она сделала свой вздох и начала петь. Что это была за песня! Все пребывало на грани, в неустойчивом равновесии, в неопределенности, что поднимало ее как никогда раньше. Звук был настолько силен, что наполнял театр, как ветер, который валит деревья, и все же благодаря своей изумительной чистоте он был совершенно нежен. Как чайка летит над волнами, почти не двигая крыльями, принимая энергию от гребней, чтобы оставаться лишь слегка над ними, – так пела Кэтрин.

Все пребывало в опасности, все время, пребывает и пребудет всегда. В этом было величие ее пения, вечно проясняемое гнетом смертности и восстанием любви. Она пела словно в ритме весел, а весла погружались в такт ее песне. Храбрая, как ее муж, она пела в темноту за ослепительным светом, и время остановилось. Равномерно и постепенно, с новорожденной силой внутри себя, она своей песней с легкостью проносила аудиторию сквозь солнечный свет и тень.

Гудзон – это устье. На него воздействуют океанские приливы и отливы, отчего его воды становятся в разной степени солеными и пресными в зависимости от времени суток, расстояния от моря и силы впадающих в него притоков. Жизнь реки постоянно меняется. Иногда появляются пляжи, песчаные банки и отмели, нанесенные новыми водоворотами и течениями. Заливы могут заполняться илом и зарастать камышом, а затем избавляться от них, снова возвращая себе глубину. Белые песчаные косы, простирающиеся в Кротон-Бей, приходят и уходят десятилетиями, так что река детства и юности исчезает при достижении зрелости и старости, а дети с трудом верят старикам, которые указывают на открытую воду и говорят: вон там, когда я был мальчиком, располагался полуостров из белого песка, такого мелкого, что сильные ветры сдували его в волны, которые в конце концов полностью его поглотили.

Защищенный от влияний реки Кротон, от которой он отгорожен мысом Теллера, залив Хаверстро относительно стабилен, восточный его берег скалист и высок по сравнению с западным берегом, где холмы, тянущиеся от Палисадов до Хай-Тора, сглаживаются, прежде чем подняться в нагорье.

Дом Вердераме стоял словно крепость на скале с видом на воду. Гравийно-ракушечный берег в том месте, где пристала резиновая лодка, при приливе был не более трех или четырех футов в ширину. Любой след, оставленный на нем, не нуждался в волнах, чтобы исчезнуть, – природа гравия такова, что он принимает отпечатки, но отказывается их сохранять. Ветер был высоким и шумным, так что даже если бы лодка врезалась в берег, звук не унесся бы выше. Из-под скалы невозможно было увидеть дом, а из дома нельзя было увидеть, что происходит внизу. Мала была вероятность и того, чтобы на холодном ветру в ноябрьской ночи кого-то выставили у подножия скалы – и там действительно никого не было.