Марк Хелприн - На солнце и в тени

– Ненавидит что?

– Уолл-стрит.

– А! Но все это было спланировано?

– Все было на мази.

– Откуда вы знаете, может, Виктор собрал отряд и гонится за вами?

– Если и так, он, вероятно, направился не в ту сторону. Кроме того, он не берется за то, что не разработано самым тщательным образом. Оскорбите его, и через два года обнаружите, что ваши чеки недействительны. Знаете, что какие-то вещи на ощупь теплые, например, дерево или шерсть, а некоторые нет, например, мрамор или сталь? Виктор – это мрамор.

– Я буду присматривать за своими чеками. Кстати, а почему Кэтрин Седли?

– Это мой сценический псевдоним.

– Понимаю, но почему вы сразу мне не сказали?

– Хотела, чтобы вы думали, будто я бедная. Это у нас такой рефлекс, чтобы уберечься от неискренности.

– Я не думал, что вы бедная, думал, просто небогатая.

– Но вы же не думали обо мне, как думает большинство, верно? Это так отвратительно. На первом курсе колледжа меня это прямо до слез доводило.

– Не думал и не думаю. И никогда не буду. Вы затмеваете собой любое богатство. Понимаете?

– Нет, – сказала она, хотя на самом деле понимала.

– Кэтрин, я хочу ухаживать за вами не спеша.

– Ухаживать, – эхом отозвалась она, думая о слове и о выражаемом им понятии. Она испытывала глубокое волнение – именно этого ей не хватало и именно это она теперь могла получить.

– Виктор, конечно, ничего подобного не делал. А другие?

– Гарри?

– Да?

– Виктор меня изнасиловал. Не в переносном смысле.

Осознавая ее слова, Гарри молчал. Примечательно, что она сказала это без эмоций.

– Тогда, возможно, мне следует его убить.

– Нет, это было давным-давно. Мне от этого никогда не отделаться, но я не хочу, чтобы об этом что-то напоминало. И за мной, да, никто никогда не ухаживал.

– А во время войны, когда вы были в колледже?

– Мы танцевали с военнослужащими в организации содействия в Филадельфии, и некоторые из них влюблялись в меня, но это было неуместно. Это были мальчишки, и я не встретила того самого, единственного. Моряки уезжали на автобусе, и мы тоже. Гарвардским парням приходилось возвращаться в Кембридж, чтобы учиться и пить. А Виктор умудрялся бывать там всякий раз, когда у нас не было занятий. Я встречалась с ним в отеле Бенджамина Франклина. Я не сидела на цепи, Гарри, но за мной, нет, никто никогда не ухаживал.

– Буду рад этим заняться, если позволите.

– Из милосердия?

– Из милосердия! – Он был поражен. – Боже мой, нет, не из милосердия. Я хотел бы появляться у вашей двери в своем лучшем костюме – не в смокинге – и выводить вас в город. Хотел бы познакомиться с вашими родителями и доставлять вас домой до полуночи или часа, как угодно, по-джентльменски.

– Им без разницы.

– А мне нет.

– Но ведь у вас в жилах кровь, а не водица, верно? Верно? – спросила она.

– Да, Кэтрин, в жилах у меня кровь, но я знаю, когда надо сдержаться, помедлить, я в самом деле хочу ухаживать за вами, как никто еще не ухаживал. Каждой мелочью. Каждым прикосновением. Каждым словом. Я почувствовал это, как только впервые вас увидел, когда вы шли на паром, прежде чем у меня появились хоть какие-то основания.

– Как вы узнали?

Он пожал плечами.

– Нам говорили, – начала она, – что куртуазная любовь…

– Кто говорил?

– Преподаватели… что куртуазная любовь искажена.

– Как так?

– Она подлаживается. Контролируется.

Он распрямлялся, поднимаясь на своем сиденье, пока не стал казаться выше, словно бессознательно изготавливаясь к драке – не с Кэтрин, а с понятием. Глаза у него слегка сузились, в то же время как будто наполнившись энергией.

– Не знаю, кто вам это говорил, но точно знаю, что это чертов идиот, который, должно быть, ничего не видел и ничем не рисковал, кто слишком много думает о том, что думают другие, так много, что готов истребить свои подлинные чувства и жить в мире настолько безопасном, что в нем нет жизни. Такие люди всегда хотят показать, что они мудры и искушены, лишены иллюзий, они высмеивают то, что полюбило человечество, то, что люди вроде меня – не один год видевшие разорванных на куски и сожженных солдат, разрушенные города и плачущих женщин и детей, – научились ценить превыше всего: нежность, церемонность, вежливость, жертвенность, любовь, уважение, следование правилам… Чем глубже я падал, чем больше страдал и чем больше видел… тем больше осознавал, что женщины – это воплощение любви и надежда всех времен. И говорить, что они не нуждаются в защите и не заслуживают ее, что это всего лишь стратегия господства, означает недооценивать самые лучшие качества человека и в то же время неверно воспринимать жестокость мира. Это то, что я узнал, то, что мне удалось вынести из ада. Как же мне к этому относиться? Любовь к Богу, любовь к женщине, любовь к ребенку – что же еще? Перед этим все бледнеет, и я готов, рискуя жизнью, как уже делал, поставить то, что я знаю, против того, что воображают себе ваши преподаватели. Они не имеют мужества принять или хотя бы признать подлинное, последовательное, прекрасное, потому что в конечном счете это раздирает душу и ранит, доставляя небывалые страдания, потому что в итоге человек это теряет. А потом, знаете ли, я говорю не о сэре Ланселоте. Теперь все по-другому. Я имею в виду глубокое почитание, преданность. Это вряд ли подлаживание или сдерживание чувств, – сказал он, снова откидываясь на спинку сиденья. – Простите. Все, чего я хочу, – это быть с вами.

– И вы со мной, – сказала она. – И сейчас полпятого утра, и мы сидим в закусочной – где бы это? В Коммаке?

– По-моему, это Коммак. Похоже на Коммак.

– Вы знаете, что выглядит Коммак?

– Нет.

– Так я и думала. Поехали, – приказала она, – мы можем успеть как раз к восходу солнца.

– Вы водите даже быстрее, чем я, – сказала она ему с пассажирского сиденья.

– Я ни разу не попадал в аварию.

– Я тоже, если не считать разных штуковин.

– А, штуковины. Кто же обращает на них внимание? Дом вы когда-нибудь сбивали?

– Пока нет.

– Вам всего двадцать три.

– Ну а вас четыре года здесь не было.

– Но я водил.

– Водили?

– Конечно. Иногда у меня бывал джип. Я гонял на джипе по всей Германии, я же вам говорил. И по дорогам, и по бездорожью. Я так хорошо изучил джипы, что мог бы извлечь занозу с их помощью. Вы бы реже сбивали почтовые ящики, если бы не двигались рывками – то нажимая на газ, то отпуская. Это ведь не гончарный круг. И вам не надо ничего подгонять. Давите на газ равномерно – и будете ехать ровно. Так больше шансов выжить. Хотите, я сброшу несколько миль?

– С таким скучным шофером я и так чувствую себя в полной безопасности.

– Кэтрин, когда вы были за рулем, я мог на вас смотреть, и это возмещало мне любой риск. – Это была чистая правда.