Орхан Памук - Снег

Ближе к полудню, после встреч с журналистом Сердар-беем и представителями руководства Партии равенства народов и азербайджанской общины, Ка бродил один по городу, под снегом, падавшим огромными снежинками. Он прошел по проспекту Ататюрка, миновал мосты и грустно брел по направлению к самым бедным кварталам, когда почувствовал – и от этого на его глаза навернулись слезы, – что никто, кроме него, словно не замечает снега, падающего в тишине, которую ничто, кроме собачьего лая, не нарушает; снега, опускающегося на крутые горы, невидимые издалека, на лачуги, сливающиеся с историческими руинами, и на крепость, построенную во времена сельджуков; снега, который словно рассыпался в безграничном времени. В квартале Юсуф-паши Ка понаблюдал за подростками лицейского возраста, игравшими в футбол на пустой площадке под фонарями, освещавшими соседний угольный склад, рядом с парком, где качели были оборваны, а горки сломаны. Стоя под снегом в бледно-желтом свете фонарей и слушая приглушенные снегом крики и споры детей, он с такой силой почувствовал невероятное безмолвие и удаленность этого уголка мира от всего на свете, что на ум ему пришла мысль о Боге.

В этот первый миг это была скорее картинка, нежели мысль, но она была нечеткой, как рисунок, на который мы бездумно смотрим, когда торопливо проходим по залам музея, а затем пытаемся вспомнить, но никак не можем его себе представить. Гораздо ярче, чем картинка, было ощущение, которое появилось на какой-то миг и исчезло, – и такое происходило с Ка не в первый раз.

Ка вырос в Стамбуле в светской республиканской семье и не получил никакого мусульманского образования, кроме уроков религии в начальной школе. Когда в последние годы у него в голове порой возникали образы, похожие на тот, что появился сейчас, его не охватывало волнение и он ни разу не испытал поэтического вдохновения, которое увлекло бы его вслед этому видению. Самое большее, в такие моменты у него рождалась оптимистическая мысль о том, что мир – это прекрасное место, достойное того, чтобы его увидеть.

В номере отеля, куда Ка вернулся погреться и немного вздремнуть, он с этим же чувством счастья перелистал книги по истории Карса, привезенные из Стамбула, и эта история, напомнившая ему детские сказки, смешалась у него в голове с тем, что он услышал в течение дня.

Когда-то в Карсе жили обеспеченные люди, которые устраивали приемы, длившиеся целые дни, давали балы в своих особняках, отдаленно напоминавших Ка о годах его детства. Сила этих людей зиждилась на том, что Карс находился на торговом пути в Тебриз, на Кавказ, в Грузию и в Тифлис, а также на том, что город был важным рубежом для двух великих империй, Османской и Российской, рухнувших в последнее столетие; чтобы охранять это место среди гор, империи поставили здесь большие армии. В османские времена в этих краях жили люди самых разных национальностей: армяне, тысячу лет назад воздвигшие церкви, часть которых и сейчас стоит во всем своем великолепии; персы, бежавшие от монгольского нашествия и иранских армий; греки, потомки подданных Понтийского царства и Византии; грузины, курды и черкесы из множества племен. После того как в 1878 году крепость, построенная пятьсот лет назад, сдалась русским войскам, часть мусульман была изгнана, однако город оставался богатым и многоликим. В русский период, когда особняки пашей, бани и османские здания, стоявшие в квартале Кале-Ичи, рядом с крепостью, начали ветшать, царские архитекторы возвели в южной долине речки Карс новый город, в котором было пять параллельных проспектов, пересекавших другие улицы под идеально прямым углом, – явление, невиданное ни в одном другом восточном городе. Этот быстро богатевший город, куда приезжал царь Александр III, чтобы встретиться со своей тайной возлюбленной и поохотиться, давал возможность русским двигаться на юг, к Средиземному морю, и захватить торговые пути, так что не удивительно, что на его строительство не пожалели средств. Именно этот Карс, печальный город, улицы которого были вымощены крупной брусчаткой и усажены в республиканский период дикими маслинами и каштанами, очаровал Ка двадцать лет назад – а не деревянный османский город, полностью сгоревший и разрушенный во время войн между народами и племенами.

После нескончаемых войн, произвола, массовой резни и восстаний, когда город оказывался в руках то армянской, то русской, то даже на какое-то время английской армий, после того как на короткий период Карс стал независимым государством, в октябре 1920 года в него вошла турецкая армия под командованием Казыма Карабекира, статую которого впоследствии установили на привокзальной площади. Турки, сорок три года спустя вновь взявшие Карс и поселившиеся в нем, не стали менять царский план города и культуру, которую принесли в город цари, также постарались усвоить, поскольку она соответствовала республиканскому энтузиазму европеизации, а пять русских проспектов переименовали в честь пятерых известных в истории Карса полководцев, поскольку не знали никого более великого, чем военные.

О тех годах европеизации с гордостью, горячась, рассказывал Ка бывший мэр, член Народной партии Музаффер-бей. В народных домах давались балы, под железным мостом (теперь, как заметил утром Ка, местами проржавевшим и прогнившим) устраивались соревнования по катанию на коньках; приехавших из Анкары сыграть трагедию «Царь Эдип» актеров встречали бурные аплодисменты представителей республикански настроенного среднего класса (хотя со времени войны с Грецией еще не прошло и двадцати лет); богачи, носившие пальто с меховым воротником, выезжали на прогулки в санях, запряженных здоровыми венгерскими скакунами, украшенными розами и звездами; на балах в поддержку футбольной команды, устраивавшихся под акациями в Национальном парке, под аккомпанемент фортепиано, аккордеона и кларнета танцевали самые модные танцы; летом девушки Карса надевали платья с короткими рукавами и совершенно спокойно могли ездить по городу на велосипедах, а юноши, прибегавшие зимой в лицей на коньках, надевали с пиджаками галстук-бабочку, подобно многим своим сверстникам, восторженным сторонникам республиканского строя. Спустя долгие годы, когда адвокат Музаффер-бей вернулся в Карс в качестве кандидата на пост мэра и в предвыборной горячке вновь захотел надеть бабочку, его товарищи по партии заявили, что из-за этого «щегольства» он потеряет много голосов, но он не послушался.

Между тем, что в Карсе давно уже не бывало длинных суровых зим, и тем, что город ветшал и становился все более бедным и несчастным, словно бы существовала некая связь. Вспомнив прекрасные зимы прошлых лет, бывший мэр рассказал о полуголых напудренных актрисах, приезжавших из Анкары и игравших в греческих пьесах, и об одном революционном спектакле, поставленном в конце сороковых в Народном доме молодыми людьми, среди которых был и он сам. «В этом произведении рассказывалось о пробуждении одной нашей девушки, носившей черный чаршаф [12], и о том, как она в конце концов снимает его с головы и сжигает», – сказал он. Поскольку в конце сороковых годов во всем Карсе они никак не могли, как ни старались, найти необходимый для пьесы черный чаршаф, пришлось позвонить в Эрзурум и привезти его оттуда. «А сейчас девушки в чаршафах и платках заполонили улицы Карса, – добавил Музаффер-бей. – Они кончают жизнь самоубийством, потому что из-за этого символа политического ислама на голове не могут попасть на занятия».