Элизабет Мэсси - Версаль. Мечта короля

Людовик кивнул.

– А что у вас с левым глазом? – спросил король.

– Он сбился с курса, ваше величество.

Беатриса сидела перед зеркалом, оттирая с лица румяна и пудру. Неожиданно раздавшийся стук в дверь заставил ее вздрогнуть.

– Войдите, – сказала она, надеясь, что голос будет звучать уверенно.

Вошедший Фабьен наградил ее холодной улыбкой. Мозг Беатрисы лихорадочно работал, однако внешне она выглядела вполне спокойной.

– Господин Маршаль! Я… так за вас волновалась.

– Я тоже, – ответил Фабьен, плотно закрыв дверь.

Беатриса встала. Фабьен держал руки по швам. Под его плащом, застегнутым на все пуговицы, угадывались очертания мушкета. Один глаз Фабьена был вполне человеческим, второй – красным, как у дьявола.

– Куда вы сбежали? – спросила Беатриса. – Я хотела принести вам воды. Возвращаюсь, а вас и след простыл. Я целых два дня места себе не находила.

– Я только помню, что встал с… вашей постели и куда-то вышел. А дальше – полный провал в памяти. Где был, что делал – ничего не помню. К счастью, добрые люди нашли меня и привели к врачу. Я думал, что меня отравили. Но вы оказались правы: я действительно съел что-то несвежее.

– Слава богу, что все обошлось…

Беатриса чувствовала, как тает ее смелость. Похоже, Фабьен это заметил, и ее замешательство было ему приятно.

– А после выздоровления мне понадобилось срочно отправиться в Париж по приказу его величества. Я только что вернулся и зашел за своими сапогами.

– Конечно. Они вас ждут. Сейчас принесу.

Беатриса скользнула за ширму, разделявшую комнату, подхватила сапоги Фабьена, а заодно и нож, лежавший на столе. Нож она спрятала за спиной, заткнув за пояс.

– Я велела их почистить, – сказала она.

Фабьен протянул руку за сапогами, и на какое-то мгновение Беатриса увидела в его здоровом глазу вспышку необузданной страсти. Что могло означать любовную ярость или… смерть.

– Я очень рада, что вы поправились, – сказала Беатриса.

– Больше не смею вам мешать.

Слегка поклонившись, Фабьен ушел. У Беатрисы дрожали руки и подкашивались ноги.

Сидя в горячей воде, Филипп наконец начал успокаиваться. Он сидел с закрытыми глазами, пока служанка намыливала его плечи. Идиллию прервал внезапный приход брата. Людовик велел служанке покинуть комнату.

Филипп даже не повернулся. Он смотрел на стену, где застыла тень Людовика.

– Генриетта может не вернуться, – сказал Филипп.

– Она вернется. Я это знаю. Я ей верю.

– Насколько легче и проще стала бы жизнь Генриетты, если бы она навсегда покинула этот сумасшедший дом, где двое братьев постоянно готовы вцепиться друг другу в глотку. Ты хоть представляешь, в какое ужасное место превращается Версаль?

– Надеюсь, ты мне расскажешь, – усмехнулся Людовик.

– Твой «дворец мечты» становится притоном, где процветают заговоры, вероломство, обман и разврат. Я ничего не пропустил?

Людовик обошел вокруг ванны. Ему нужно было видеть лицо брата.

– Вот об этом я пришел с тобой поговорить. Ты сердит на меня за то, что я отправил твою жену в Англию. Ты злишься, что теперь у нее есть цель в жизни, а у тебя – нет. Вот я и хочу исправить положение.

– Серьезно? И какую же цель ты для меня придумал?

– Этикет.

– Этикет? – недовольно переспросил Филипп.

– Придворная знать ведет себя так, будто дворец – их собственный дом. Они не умеют говорить ни с членами королевской фамилии, ни между собой. Они не умеют красиво и с достоинством есть. Словом, они плохо себе представляют, чтó значит находиться в Версале. Дальше так продолжаться не может. Я хочу, чтобы каждый человек знал свое место и положение. Я хочу, чтобы каждый день превратился из хаотичного времяпрепровождения в упорядоченное, расписанное по минутам. Отныне каждый придворный должен подчиняться правилам, обязательным для всех.

– В том числе и для короля?

– Прежде всего для короля. А кто лучше сможет следить за королем и напоминать ему о правилах, чем его брат?

Филипп встал, отряхиваясь:

– Неужели ты не можешь поручить мне дело, которое приумножит славу и репутацию Франции?

– Я только что поручил тебе такое дело, – ответил Людовик.

Слова короля о наплевательском отношении к этикету не были преувеличением. Салон, куда вошел Людовик, гудел и гремел, как провинциальная таверна. Придворные шумно разговаривали, пили, играли в азартные игры, громко хохотали, хлопая друг друга по плечу, – словом, вели себя будто подгулявшие крестьяне или ремесленники. Король брел по залу, разыскивая Рогана. Кокетливо улыбаясь, к нему подошла мадам де Монтеспан, но он даже не остановился. Те, кто еще был сравнительно трезв, кланялись, когда государь проходил мимо. Остальные находились в пьяном ступоре и вряд ли сейчас могли отличить короля от слуги.

– Где Роган? – спросил Людовик.

Ему никто не ответил.

– Я спрашиваю, где Роган?! – теперь уже прокричал король.

– За спиною вашего величества.

Обрадованный Людовик повернулся со словами:

– Идем. Мне сегодня необходимо общество друга.

Он взял у проходящего мимо слуги бутылку вина и два бокала. Покинув шумное, ярко освещенное сборище, они вышли на улицу и расположились за дворцом на мраморной скамейке. Холодный лунный свет разливался по окрестным садам. Телохранители – эти вечные тени короля – стояли так, чтобы не мешать разговору друзей.

– Где она, прежняя ясность? Ведь не было ни тумана над головой, ни чащи вокруг, – сказал Людовик. – Мы знали, кто мы, чего хотим, куда движемся. Знали, кто нам друг, а кто – враг. А теперь…

– Разве нельзя повернуть назад?

– Тропа слишком узка для поворота, – покачал головою Людовик. – Каждое принятое решение – это шаг вперед. Необратимый шаг.

Роган откупорил бутылку и наполнил бокалы.

– Чего вы боитесь больше всего?

– Одиночества.

– Вам одиночество не грозит.

Людовик благодарно посмотрел на Рогана и поднял бокал:

– Это слова настоящего друга. Выпьем за события и людей, которые остались в прошлом.

– И за светлое будущее, – добавил Роган.

Оба до дна осушили бокалы, наслаждаясь темнотой и тишиной. Затем Роган положил левую руку на плечо короля, медленно постукивая пальцем по плащу.

Сцена, открывшаяся взору Бонтана, была воплощением покоя и безмятежности. Король прогуливался по аллее, шествуя мимо величественных статуй и изящных фонтанов, умолкших на зиму. В льдисто-голубом небе плыли белые зимние облачка. Душа Бонтана преисполнилась благоговения и любви. Но государственные дела были глухи к красоте этого момента, а положение первого камердинера вынуждало принять их сторону. Бонтан поспешил к Людовику.

– Доброе утро, ваше величество. Пора, – поклонившись, сказал он.