Жасмин Варга - Мое сердце и другие черные дыры

Внутри прокатывается горячая волна – если я правильно помню, так бывает при внезапной радости. Замерзший Робот появился как раз вовремя. Похоже, первый раз в жизни удача мне улыбнулась, и если этот первый раз пришелся на подготовку самоубийства, значит, Вселенная дает мне знак: и вправду пора…

Перечитываю сообщение. 7 апреля – почему бы и нет? Сегодня 12 марта. Продержаться еще месяц можно, хотя в последнее время и день – вечность.

– Эйзел! – снова повторяет мистер Палмер.

– Да? – рассеянно отвечаю я и пытаюсь свернуть окно, пока он обходит стол. Его палец постукивает по экрану компьютера:

– Слушай, мне все равно, что ты делаешь в свободное время, но на работе не место посторонним занятиям. Понятно? – Голос его звучит как стон старого продавленного дивана. Если бы у меня осталась неизрасходованная жалость к себе, я бы отдала ее сейчас мистеру Палмеру.

Даю руку на отсечение, мистер Палмер ничего не знает о сайте «Уйти легко», думает, что я сижу на форуме фанатов хеви-метала или чего-то в этом роде. А вот и нет, я люблю классическую музыку. Кажется, мама не научила его не покупаться на стереотипы…

Если перед тобой шестнадцатилетняя девушка с непослушными кудрями, которая изо дня в день носит только темные рубашки в полоску, это еще не значит, что она не может слушать скрипку или фортепианные концерты.

Как только мистер Палмер отходит, раздается многозначительный кашель Лауры. Я поднимаю голову.

– У тебя что, дома нет интернета? – спрашивает она с неодобрением в голосе, прихлебывая дармовой офисный кофе. Ободок кружки измазан помадой богомерзкого цвета – точно ягоды давили.

– А у вас что, дома нет кофеварки?

Лаура пожимает плечами, но только я успеваю подумать, что разговор окончен, как она продолжает:

– Послушай, работа – не место договариваться о свиданиях. Для этого есть свободное время. Из-за тебя у всех остальных будут неприятности.

– Хорошо, – я снова опускаю взгляд на клавиатуру. Бесполезно объяснять Лауре, что я договариваюсь не о свиданиях . По крайней мере, не о тех, о которых она думает.

Именно в эту минуту, задумчиво рассматривая крошки сырных крекеров, застрявшие в щели между клавишами Н и Г, я решила написать Замерзшему Роботу.

У нас с ним будет «свидание»: 7 апреля.

Физика – единственный школьный предмет, который мне по-настоящему нравится. Особых способностей у меня нет, но на физике можно хотя бы получить ответы на интересующие меня вопросы. С раннего детства я с восхищением наблюдала за тем, как что работает. Я любила разбирать игрушки, чтобы понять, как они устроены, и долго изучала отдельные части, например колесико машины или руку куклы (моя сводная сестра Джорджия так и не простила мне ампутацию конечности ее любимой Барби). Однажды я разобрала отцовский будильник. Войдя в комнату, папа обнаружил меня на потертом бежевом ковре среди раскатившихся вокруг батареек.

– Что ты делаешь?

– Разбираю, чтобы научиться чинить.

Отец положил руку мне на плечо – я помню его руки, большие, с сильными мощными пальцами, такие руки одновременно пугают и вселяют чувство защищенности, – и сказал: «Знаешь, Зелли, в мире и так полно разрушенных вещей, не стоит ломать их просто для развлечения».

Эти часы так и пролежали на полке разобранными несколько лет, пока я их наконец не выбросила.

Как бы то ни было, в физике, по крайней мере, есть толк. В отличие от литературы, где мы уныло читаем унылых поэтов. Не зажигает. Миссис Маркс из кожи вон лезет, пытаясь объяснить нам, что хотели сказать авторы. По-моему, яснее некуда – они пытались сказать: «Я отчаялся и хочу умереть». Невыносимо смотреть, как одноклассники препарируют строчку за строчкой, разбирают оттенки значений, выискивают потаенный смысл. Да нет там никакого смысла. Каждый, кто хотя бы раз чувствовал одиночество и полную пустоту, подтвердит: в депрессии нет ни красоты, ни тайны.

Депрессия – это тяжесть, от которой невозможно избавиться, от которой невозможно убежать. Она разъедает тебя, лишая сил, и любое ерундовое дело – даже шнурки завязать или бутерброд съесть – превращается в подвиг, словно покоряешь Эверест.

Депрессия становится тобой. Она в костях и в крови. И если я что-то успела узнать о ней, то именно это: убежать от нее невозможно.

И я уж точно разбираюсь в этом куда больше своих одноклассников. Противно слушать, как они разглагольствуют о том, о чем и понятия не имеют, тыкаясь туда-сюда, как слепые котята. Миссис Маркс предлагает: «Давайте разберем эту строчку. Джон Берримен{ Джон Берримен (англ. John Berryman , 1914–1972) – американский поэт. – Прим. ред. } говорит: “Жизнь, друзья, скучна”. Как вы думаете, что он имеет в виду?»

В классе поднимается шум: «Ему не с кем пойти на свидание в субботу вечером» или «Футбольный сезон закончился, и по телику нет ничего хорошего». Вот бред.

Нужны адовы усилия, чтобы не встать и не крикнуть: «Ему было чертовски грустно. Вот и все. Он знал, что в его жизни никогда ничего не изменится. Спасения нет, и эта блевотная жизнь будет тянуться бесконечно, однообразно и невыносимо. Смертельная скука, грусть, тоска, тлен и безысходность. Он просто хочет, чтобы это закончилось». Но для этого мне нужно заговорить, а это против моих правил. Я не высовываюсь. Почему? Потому что мне чертовски грустно. Миссис Маркс иногда так смотрит на меня, словно знает: я понимаю Джона Берримена, – но никогда меня не спрашивает.

На физике, по крайней мере, не нужно стараться изо всех сил усложнять простые вещи. Наоборот, физика превращает сложное в простое.

Мистер Скотт пишет на доске уравнение. Мы изучаем движение брошенного тела, рассматриваем, как оно ведет себя под действием силы тяжести. В задаче полно параметров, например угол, под которым тело было запущено, его начальная скорость.

Я впадаю в транс. Цифр слишком много. Мысли уносятся к проблеме земного притяжения. Иногда я думаю, что это действительно проблема. Притяжение создает у нас ложное чувство устойчивости, хотя на самом деле мы всего лишь движущиеся тела. Сила тяготения удерживает нас на Земле, не дает кувыркаться в пространстве, беспорядочно сталкиваясь друг с другом и превращаясь в кровавое месиво.

Хотела бы я, чтобы тяготение исчезло и все бы в месиво и превратилось.

К несчастью, грезы наяву не ответ на вопрос мистера Скотта.

– Айсел, какой высоты достигнет мяч?

Я даже не знала, что речь в задаче шла о мяче. Остается только хлопать глазами.

– Айсел… – Мистер Скотт все еще надеется получить ответ. Он произносит мое имя с испанским акцентом, усвоенным, видимо, лет сто тому назад в университете. Но мое имя не испанское – оно турецкое. Мистер Скотт, пора бы уже сложить этот пазл…